Размышляя о наболевшем, Георгий Константинович расширял свои намерения. Почему писать только о несправедливостях последних лет? Надо бы и о войне сказать правду. Появилось много мемуаров и всё они какие—то причесанные, не передают реальный ход событий, приукрашивают, скрывают трудности. Война получается фальшивая, победы легкие, враги всегда глупы, их громить не представляло трудностей. Надо, обязательно надо изложить все, как было.

Еще будучи министром обороны, Жуков, понимая ценность опыта войны, специальным приказом от 15 июня 1957 года создал группу военных историков для написания фундаментального военно—исторического труда «развитие военного искусства в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». В эту группу вошли 49 генералов и 11 полковников, опытные военачальники и ученые историки. Возглавлял этот авторский коллектив начальник военно—исторического Управления Генерального штаба генерал армии Курасов В. В.

Был включен в эту группу мой старый знакомый, участник войны, кандидат военных наук, полковник Стрельников Василий Семенович, в то время старший научный сотрудник военно—научного Управления Генерального штаба.

Он не только рассказал мне о событиях, которые будут изложены ниже, но и ознакомил с дневниковыми записями тех лет. Так что принцип — вести рассказ через участника или очевидца событий — нам поможет пробиться к истине и в этом случае.

Во время разработки вопроса о контрнаступлении под Москвой в декабре 1941 года авторы создаваемого труда оказались в очень сложном положении. В связи с «развенчанием» Жукова появилось несколько статей, излагающих те события по—разному. К тому же в докладе на Октябрьском Пленуме Хрущев требовал навести порядок в изложении хода войны, что на практике означало снизить заслуги Жукова до минимального предела.

На одном из заседаний, когда опять был поднят вопрос, как же поступить, чтобы правду соблюсти, но (это прямо не высказывалось) и на себя не навлечь недовольства больших руководителей, выступил с предложением полковник Стрельников:

— Лучше всех знают и скажут правду участники того контрнаступления — маршал Соколовский был начальником штаба Западного фронта, генерал Покровский был начальником оперативного управления. Ну и, наконец, сам командующий этого фронта маршал Жуков жив и здоров.

При упоминании опального маршала Жукова наступила тишина. Никто не знал, как выйти из затруднения, в которое всех поставил Стрельников. Чтобы разрядить обстановку, объявили перерыв. Через несколько дней Стрельникова вызвал генерал Курасов.

— Вот прочтите эти вопросы, может быть, еще какие—то посчитаете нужным добавить? Поедете к Жукову. Мы договорились о встрече.

И по лицу Стрельникова был виден вопрос — почему я? Но потом вспомнилась шуточная армейская поговорка «Не проявляй инициативу, ибо тебе придется ее осуществлять». Да и встреча с Жуковым предстояла интересная.

А генерал, уловив немой вопрос, сказал:

— Вы сами предлагали такую встречу, не хотим у вас отбирать хлеб.

Жуков назначил встречу в воскресенье 23 ноября 1958 г. (прошел первый год после Октябрьского Пленума). И поскольку день воскресный, маршал приглашал Стрельникова к себе на дачу с семьей, и машину прислал свою. Жена полковника не могла поехать из—за болезни сына. Стрельников прибыл с дочерью Леной. Их встретил во дворе сам маршал, в непривычном гражданском костюме. Было только лицо Жукова, весь в этой одежде он как—то не воспринимался. Отправив дочку на попечение домочадцев, маршал предложил гостю прогуляться по саду.

— Эта дача государственная, ее мне дал Сталин. Я после напряженных боев за Москву спал в штабе. Верховный очень удивился, что у меня нет дачи и приказал немедленно подыскать. Мне ее как бы за победу под Москвой определили пожизненно.

Жуков был бодр и спокоен, говорил как всегда четко и уверенно, будто и не было совсем недавно больших потрясений. Стрельников признался, что не ожидал увидеть маршала таким, как прежде.

— Я конечно не мог остаться неуязвимым, — сказал Жуков. — Своего обычного состояния я не утратил. Я только потерял веру в людей. Самые близкие и надежные оказались мелкими и подлыми.

Вот хотя бы Конев. Мы с ним много лет служили, как говорится бок о бок. Я его не раз спасал от неминуемой гибели. Первый раз после разгрома 19 армии, которой он командовал. Я буквально уговорил Сталина не отдавать Конева под трибунал. И вскоре даже продвинул его на должность командующего фронтом. А второй раз обстоятельства для Конева сложились еще более трагично. Он умудрился засадить в окружение под Вязьмой пять армий! Все главные силы Западного фронта. Расправа над ним, как и над Павловым, была предрешена. В штаб приехала специальная комиссия, в ее составе были такие серьезные и опытные в смысле репрессий деятели, как Молотов, Берия и Маленков. И опять я спас его. Отговорил Сталина, попросил оставить моим замом, а потом опять выдвинул на самостоятельный — Калининский фронт. И как же он мне отплатил? На заседании Президиума перед октябрьским Пленумом, когда Микоян сказал, что и Конева надо бы разобрать, он друг Жукова, я видел сам (он сидел напротив меня), как Конев дрожащими руками оторвал лист из блокнота и написал записку Хрущеву, а тот зачитал ее: «Я никогда не был и не являюсь сейчас другом Жукова». Ну, а потом, после Пленума, он опубликовал в «Правде» разносную статью против меня. Как же после этого верить другим, если такой близкий человек поступает так предательски? Да разве один Конев оказался таким «другом»!

Погуляв еще недолго, собеседники вошли в дачу. Их встретили жена маршала Александра Диевна, небольшого роста, явно болезненная женщина, две дочери — Элла и Эра, муж старшей, майор, летчик Василевский (сын маршала Василевского).

Стрельников беспокоился, успеет ли он выполнить свою миссию и задать все вопросы по списку генерала Курасова. Но Жуков сказал:

— Сейчас будем обедать.

Перед обедом Жуков предложил рюмочку настойки для аппетита. Стрельников стал отказываться. Маршал пообещал:

— Я вас не выдам, пейте!

Он сам и майор показали пример, бойко опрокинув рюмки. За обедом Стрельников еще больше убедился, общительность и предупредительность, к такому, казалось бы, не маршальских масштабов гостю, объясняется тем, что Жуков прожил этот год очень одиноко. Георгий Константинович не скрывал этого:

— Вы второй посетитель.

— Но Василевский ваш родственник.

— Общаемся только по телефону, да через Игоря. Мы не можем дать повод для каких—нибудь фантазеров, что два маршала затевают заговор.

В тот вечер полковник задал все вопросы не только по перечню Курасова, но показал Жукову и свой список.

Маршал, ознакомясь с ним, сказал:

— Ваши вопросы интереснее официальных я на них отвечу при следующей встрече. Оставьте ваш листок.

Стрельников не смел даже надеяться еще на одну беседу и вдруг сам Жуков ее предложил. Она состоялась через месяц 20 декабря 1958 и опять в воскресенье. На той же даче в Рублево.

Кроме других очень интересных подробностей, которые касались различных операций в годы войны, Жуков во время этой встречи высказал свое намерение написать воспоминания, и поскольку Стрельников был ученый историк, маршал попросил его помочь составить периодизацию войны. Стрельников предложил два варианта. Жукову понравился первый, и он захотел, чтобы к следующей встрече Стрельников подготовил письменный план его книги и выразил надежду, что и в будущем Стрельников будет помогать ему в этой работе. Так зародилась деловая дружба с, маршалом не на один год.

Жукова очень заинтересовали советы Стрельникова, он явно желал встретиться поскорее, на этот раз машину прислал через неделю, в следующее воскресенье, понимая, что в обычные дни полковник может быть занят на службе. На этот раз Стрельников как и обещал, привез два письменных варианта плана для мемуаров маршала. И еще он взял в библиотеке Академии Фрунзе проект программы по истории современного военного искусства, в нем, хотя и схематично, но последовательно излагались операции войны и даты их проведения.