— Эврика! Мне удалось добраться до него.

Грабитель секретов, доверенных электронике, преодолел последний код допуска к данным. Оба журналиста склонились над его плечом. Вся профессиональная жизнь претендента на пост руководителя спортивной ассоциации Вильгранда предстала с 1938 года (когда система социального обеспечения была еще просто системой страхования). Довольный Давид включил принтер, выдал им напечатанные листки и скрестил руки на груди, ожидая поздравлений. Оставив это без внимания, Доминик тотчас же погрузилась в чтение полученной информации, комментируя ее вслух.

— После сорок первого года он скакал с места на место. — Она подсчитала. — За три года сменил восемь мест работы.

Франсуа пожал плечами.

— Может быть, он не справлялся и его каждый раз выпроваживали. Но что нам дает эта справка?

Доминик сухо ответила:

— Не будем пока гадать, что тут может быть полезного… — Она нахмурилась и продолжила чтение. — Есть странный полуторагодичный пробел в его деятельности после мая сорок четвертого года. Только в январе сорок шестого он появляется в качестве хозяина страхового агентства, подчиненного страховой кассе инженерных кадров. Но это должно было немало стоить — отхватить такое дело.

Давид высказал предположение:

— Может быть, он получил наследство… или выиграл в национальной лотерее…

Журналистку такое объяснение не удовлетворило.

— Хорошо бы узнать имя продавца.

Битник-программист снова повернулся к своим роботам:

— Посмотрим сначала через «Минитель», существует ли еще эта контора в доме двенадцать на улице Тэтбу. — Его пальцы ловко пробежали по клавишам. На экране появилась страница телефонного справочника. — Да… Бюро Вуатро-Ламбеля. Это продолжатели со всеми их потрохами…

Он подкатился на кресле к компьютеру «Макинтош».

— Мне нужен код допуска в торговый регистр департамента Сены… — Названия программ снова побежали по экрану. — Слишком простенькое дельце. Никакой защиты… Свободный доступ. Попроси меня лучше проникнуть в архивы Пентагона. А это чепуховина для начинающих.

Монолог, видимо, помогал ему при поисках.

— У меня есть приятель, который прибавил два нуля к своему счету в банке благодаря волшебному трюку его «Ай-Би-Эм». Жаль, что моя еврейская мораль не разрешает мне использовать такие средства. Мы всегда остаемся жертвами своего воспитания и своей среды… Пример тому — Маркс… Революционер, родившийся в буржуазной семье… Он призывал к освобождению эксплуатируемых, а сам потихоньку трахал в погребе своих служанок, как последний плутократ… А, вот, готово!.. Бюро Кристиана Вуатро-Ламбеля. Преемник Жан-Батиста де Ла Мориньера, который, в свою очередь, получил его от Люсьена Мале… Адрес: Нейи-сюр-Сен, бульвар Ришара Валласа, дом три… Вот и все. Привет…

Настойчивый телефонный звонок, не умолкая, раздавался в глубине дома, погруженного в темноту. Франсуаза де Лa Мориньер встряхнула заснувшего мужа.

— Разве ты не слышишь?

Жан-Батист, оглушенный несколькими таблетками снотворного, с трудом приходил в себя.

— Что?.. Что случилось?..

Наконец раздражающий звук проник в его сознание. Он зажег ночник, в то время как жена с гладким, благодаря искусству пластической хирургии, лицом проворчала, поправляя свои выцветшие волосы:

— Сколько раз я просила поставить еще один аппарат в спальне.

Не ввязываясь в спор, противник Малитрана вышел из комнаты в пижаме и, спустившись по лестнице в библиотеку, снял трубку. Голос Карло Аволы окончательно разбудил его.

— Жан-Батист?

Он запротестовал:

— Карло, вы знаете, который час?

Импресарио не извинился.

— Ну и что?.. Земля не перестала вертеться от того, что вы спите. — Авола стал диктовать распоряжения: — Забронируйте для меня два «люкса» и три обычных номера в лучшем отеле Вильгранда. Вы можете объявить: я приезжаю завтра на несколько дней и буду к услугам всех заинтересованных лиц и журналистов, чтобы объяснить, почему группа, которую я представляю, решила предоставить финансовую поддержку плану спасения клуба, выдвинутому моим другом Жан-Батистом де Ла Мориньером.

Не разводя антимоний, импресарио повесил трубку. Бывший страховой агент медленно поднялся на второй этаж. Он испытывал чувство облегчения: человек, который им командовал, сам появится на сцене, демонстрируя, что бояться нечего. И вместе с тем им овладел страх, оттого что могут раскрыться его связи с одним из самых зловещих преступных сообществ. В конце концов он успокоился, решив, что у мафии достаточно средств, дабы унять тех, кто сует нос в ее дела. Но холодок пробежал у него по спине, когда он подумал о своей собственной участи, если весь план провалится. «Надо принять еще таблетку…» Он вернулся в спальню и прошел в ванную. Сонным голосом жена спросила:

— Кто это был?

С притворным раздражением он ответил:

— Какой-то шутник. Спи.

Вторник, восемь утра…

Солнце уже ярко светило. Франсуа бежал широко и ритмично среди машин, застрявших в пробке на бульварном кольце, обычной для рабочих дней. Он не обращал внимания на реплики тех, кто из открытых окон автомобилей кричал ему, что он задохнется от выхлопных газов. В тех усилиях, на которые он обрекал себя ежедневно, Франсуа искал не здоровье, а необычное ощущение свободы и легкости, таящиеся в этом ритмичном движении, не связанном с какой-либо механической тягой. В определенном смысле это было утверждение приоритета человека перед машиной посредством физических усилий и страданий. Это чувство находило подкрепление в неподвижности бесконечной вереницы машин всевозможных марок и габаритов, которые он обгонял, словно у него был мотор. Оставив наконец позади шум дороги, прерываемый подчас беспорядочными звуками клаксонов, Франсуа приблизился к стадиону.

Несмотря на драму, переживаемую клубом, команда, как обычно, тренировалась на небольшом поле, доступ на которое охранял мускулистый страж.

— Месье Ломенс приказал мне никого не пропускать.

Франсуа не стал спорить, понимая желание бельгийца, чтобы игроков оставили в покое. «The show must go on». Спектакль продолжается, каковы бы ни были драмы, разыгрываемые за кулисами. Рошан удовольствовался тем, что стал наблюдать, как лысый мужчина руководил движением нападающих. В стороне Дебе с помощью Лафаны отрабатывал прием мяча с лета, добиваясь совершенной техники. Он повторял бесконечно один и тот же жест, чтобы устранить малейшие ошибки и промедления, добиваясь абсолютной чистоты. Это был шедевр — рассчитанное движение (прекрасное своей пластикой и тонким исполнением), которое на поле длится лишь несколько секунд. Бегая вдоль боковой линии, Ломенс кричал, надрываясь:

— Раздвиньтесь, Gott verdam!.. Раздвиньтесь, займите все поле!

Опытным глазом Франсуа заметил, что Ди Лоро редко прикасается к мячу. Партнеры словно забыли об игроке, уступленном Римом (за деньги, разумеется) Вильгранду. Тренер взорвался.

— Вы что, боитесь, что Амедео украдет у вас мяч?.. А ты, Амедео, здесь не для массовки.

Франсуа направился к зданию клуба. За спиной раздавался голос полководца команды, фламандский акцент которого усиливался гневом:

— Сколько раз вам повторять: цель футбола — победить вратаря, а не плести кружева.

Одно из окон в конференц-зале раскрылось, и показалось смуглое лицо, похожее на лицо Бакеле, улетевшего в тропики. Это был, наверное, заменивший его уборщик, который, увидев гостя, улыбнулся на всякий случай широкой белозубой улыбкой, ярко блеснувшей на его темной физиономии.

— Привет, патрон… Я кузен Бакеле. Он сказал мне: «Ты можешь все рассказать тому тубабу, который бегает…» — Он помахал раструбом пылесоса. — Я не могу сейчас говорить с тобой, потому что мне приказали быстро все убрать.

Франсуа сделал вид, что не будет настаивать. Речь шла о цене.

— Как хочешь.

Трудяга тряхнул своей машиной. Резиновый шланг изогнулся, как удав.