Хрипловатый смешок раздался в ночном воздухе, напоенном ароматом фуксий.

— Va bene, mi amico… Хорошо, мой друг… Жизнь — это большой хоровод, где один командует другим, но сам уже на крючке у третьего… Маленькие французы хорошо поют такую песенку…

Слова детской считалки, пропетые дребезжащим старческим голосом, прозвучали со злой иронией, полной угроз:

Это стало почти традицией. Как и накануне вечером, оба журналиста встретились в пивном баре «Эсперанс», чтобы подвести итоги. Правда, Доминик предложила по телефону посовещаться у нее дома. И, хотя Франсуа испытывал соблазн согласиться, он отказался, ссылаясь на деловое рандеву чуть раньше на том же месте. Противоречивые чувства обуревали его, внеся смятение в спокойную и трезвую жизнь. Одни подталкивали его к более близким отношениям с Доминик. Другие — к сохранению строго профессиональных контактов. Горечь, оставленная прошлым сентиментальным опытом, непостоянством той, которую он когда-то любил, заполняла его сердце. И он предпочел встречу в общественном месте, где не рисковал поддаться случайному порыву, способному стать началом новой связи. Доминик ощутила его внутреннюю борьбу и, не настаивая, согласилась.

— Как хотите.

Но ему это не помогло. Несмотря на шум и разговоры вокруг, реплики героев какого-то фильма в телевизоре, установленном в глубине зала, он вдруг почувствовал, что, кроме них самих, не существует больше никого на свете. В их отношениях наступил тот волнующий и сладостный момент, когда даже молчание говорит о страсти, желании и счастье. Ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы перейти к прозе дня и рассказать о посещении двух игроков клуба. В свою очередь, Доминик сообщила ему о своих послеобеденных вылазках и назначенной на завтра встрече с Паулой Стайнер. Ее взгляд был рассеян по причине, не очень-то связанной с темой расследования.

— Не думаю, что правила Футбольной федерации предусматривают оплату «отдыха героя» для судей в командировке. Не хочу утверждать, что те, кто поддавался соблазну, позволяли себя купить. Но можно предположить, что, перебравшись из постели на футбольное поле, они меньше свистели при ошибках команды Вильгранда. А говорят еще о великом спортивном братстве…

Франсуа развел руками.

— Когда гол, определяющий место команды в таблице, начинает стоить миллионы, разумеется, все средства становятся хороши… Кажется, «новый футбол» похож на «новую кухню»: качество приправ подчас больше вредит блюду, чем что-то добавляет к нему.

Они рассмеялись. Отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение. К счастью, разговор о профессиональных проблемах позволял им сохранять невозмутимость.

— Я выведаю у нее, когда все это началось. Если она откажется отвечать, я пригрожу, что предам огласке ее имя. Она живет в респектабельном XVI округе Парижа, и, думаю, ей не захочется рекламировать себя. Такие особы предпочитают целоваться украдкой.

Рошан машинально положил ладонь на руку своей спутницы. Это был жест, которого он сам боялся. Кожа под его пальцами была мягкой и свежей.

— Прошу вас: будьте осторожны.

Сердце Доминик сильно колотилось. «Ты потеряла голову, моя девочка».

— Почему?

— Потому что мне было бы неприятно потерять союзника.

Но легкая ласка выразила намного больше, чем слова. Он добавил озабоченно:

— Мне что-то говорит: люди, стоящие за кулисами, жалеют о предоставленной вам информации. Они явно стремятся не дестабилизировать клуб, а взять его под контроль. Поэтому тот, кто захочет копать слишком глубоко и способен бросить тень на его репутацию, может оказаться помехой.

Ей захотелось вдруг, чтобы он обнял ее.

— Обещаю вам быть осторожной. Я очень люблю жизнь.

И, словно посчитав, что они слишком обнажили свои чувстства, хотя ничего еще не было сказано, договорились, что Франсуа пойдет на похороны Виктора Пере и на пресс-конференцию Малитрана. Оплатив счет, он протянул ей конверт.

— Нам нужно разделить расходы.

Доминик без церемоний взяла его. Они пожали друг другу руки на тротуаре.

— Завтра. Здесь же, в то же время.

Эти встречи стали уже дорогой им привычкой. Он посмотрел вслед удалявшемуся «ренджроверу» и пошел пешком с таким чувством, словно плыл в облаках. Вернувшись домой, он увидел Були, который выразил свое недовольство отчаянным мяуканьем, напоминая, что только влюбленные могут питаться одним воздухом. Чтобы заслужить прощение у склочного кота (который, по всей видимости, не так-то легко согласится принять постороннюю в их уже налаженный быт), Франсуа достал из холодильника толстый бифштекс и, разрезав на кусочки, поставил перед ним на тарелке из лиможского фарфора.

Понедельник, утро…

Прошедшая ночью гроза испортила погоду.

Небо было темно-серым. На кладбище Вильгранда шел дождь, словно кто-то плакал над могилами. Вода стекала в только что вырытую яму. Дождевые струйки захлестывали гроб из красного дерева, стоявший на подставке. Ливень барабанил по множеству раскрытых зонтиков. Цветные женские напоминали неувядаемые цветы, а отяжелевшие от сырости многочисленные венки стали уже похожи на мокрый мусор. Напротив убитой горем вдовы, окруженной семьей, расположились возле Пьера Малитрана члены руководящего комитета клуба, придавшие своим лицам приличествующее моменту выражение. Костарда в траурном костюме представлял болельщиков. Стоявшие тут же игроки клуба с трудом скрывали свое безразличие. Небольшая толпа любопытных, привлеченных скандальной стороной этой смерти (а какая смерть может быть иной?), прислушивалась к цветистым оборотам надгробной речи, которую произносил вице-президент клуба Жан-Батист де Ла Мориньер. Фразы скользили над покойным, лежащим в гробу с серебряными ручками и лишенным утешительной возможности внимать поминальному слову, летели мимо кюре с кадилом в руках, облаченного в стихарь, и таяли над мраморными крестами и выведенными золотыми буквами выражениями вечной печали.

— Словно спортсмен, преодолевший финишную ленточку и падающий в изнеможении, Виктор Пере умер потому, что надорвал свои силы, перешагнув пределы возможного…

Несмотря на зонт, поднятый над его головой юным спортсменом из футбольной школы, товарищи которого стояли навытяжку позади них, оратор был вынужден протереть пенсне тонким платком, прежде чем смог продолжать.

— Он был неутомим в делах и не домогался почестей, Виктор Пере…

Стоя вместе с другими журналистами в стороне, Франсуа рассеянно слушал витиеватые фразы того, чье имя было произнесено в тишине сицилийской ночи.

Ла Мориньер, невысокий человек лет семидесяти с поредевшей шевелюрой, круглым лицом и тонкими серебристыми усами, всегда держался в тени уважаемого всеми Малитрана. Можно было особенно не копаться в его фамилии с частицей «ла», чтобы обнаружить буржуазные корни. Он не имел реальной власти, но своим местом был обязан покровительству влиятельного «Ротари-клуба»,[15] представляющего собой что-то вроде провинциального масонского сообщества. Будучи членом Национального фронта, расистские лозунги которого собирали в Вильгранде больше голосов, чем в среднем по Франции, он пользовался также вниманием Луи Жомгарда: тот хотел показать, что в округе, от которого он был избран депутатом, не отгораживаются ни от какого мнения и что можно расширять сотрудничество и быть избранным от имени всех добропорядочных граждан.

— …Виктор Пере, наш клуб многим тебе обязан, и ты мог бы сделать еще больше, если бы иные люди, позволившие тебе взвалить на себя слишком тяжкую ответственность, не оставили тебя в решающий момент…