— Меня тревожит, что ты возвращаешься к себе домой. Кто знает…

Доминик ответила серьезно:

— Я к твоим услугам. Они могли бы захотеть…

Она не закончила. Ведь два человека уже погибли. Франсуа и Доминик стояли рядом, не обращая внимания на редких прохожих.

— Что же мы будем делать?

Она усмехнулась.

— Надо снять комнату в городе.

Ему тоже стало немного смешно, их отношения поистине переросли в «опасные связи».[33]

— Согласен. Наверное, лучше взять номер в городской гостинице.

Идея заняться любовью в комнате, расположенной через несколько дверей от номера Карло Аволы, вызвала у них веселое настроение.

Ночной дежурный спросил:

— Ваша фамилия, пожалуйста?

Они взглянули друг на друга. Франсуа решительно проговорил:

— Напишите… Мадам и месье Рошан-Патти. Доминик едва сдержала смех. Служащий гостиницы протянул им ключ.

— Номер шестнадцать.

Это был номер, который всегда бронировался для Паулы Стайнер, когда она приезжала в Вильгранд в дни крупных матчей.

Среда…

Накинув на плечи купальный халат, Карло Авола отдал свою руку в распоряжение маникюрши отеля, а сам диктовал тем временем Лие параграфы контракта с Синатрой относительно его последнего турне по Европе. Пиа работала с факсом. Хотя было еще довольно рано, не больше девяти часов утра, очаровательные, словно райские птицы, секретарши, казалось, только что сошли со страниц модного журнала.

Импресарио привык к двуличию, с одной стороны, сама любезность и радушие, а с другой — верность закону «омерты», этому безжалостному кодексу мафии, которая извратила содержание понятия «честь» и поставила его на службу своим злодеяниям. Оговаривая пункты договора, призванные защитить интересы Аволы от любой выходки знаменитого певца, он в то же время не забывал о двух слишком любопытных журналистах.

Через Вернера, своего шофера и телохранителя, он потребовал накануне от Фабио, убийцы Виктора Пере, навести справки и получил подтверждение, что фоторепортера Доминик Патти не существует и возможность какого-либо совпадения исключена. Есть только журналистка с такой фамилией — именно та, которую они пытались использовать в своих целях через телефонные звонки.

Утешительная новость состояла в том, что день назад ее уволили с телевидения за неподчинение распоряжениям руководства.

Похожий на ангелочка молодой убийца, о котором сказали бы, что он «живьем попадет в рай», и который подвизался в Вильгранде под видом продавца фирмы по сбыту автомобилей «ланчия», разузнал и о Брюньоне, постоянном спутнике спортивного журналиста на футбольных полях. Фабио встретился с ним и, щедро заплатив за труды, заказал срочно фотографии последней модели своей машины, конкурента «альфа-ромео», якобы для рекламы в «Курье дю Миди». После этого для мафиози с золотым кольцом в ухе нетрудно было затащить любителя «божоле» в ближайшую забегаловку.

Разгоряченный бутылкой вина, которую осушил почти он один, Брюньон выслушал похвалы своему профессиональному мастерству и не замедлил похвастаться техническими подвигами, на которые был способен. Например, тем, какого потребовала от него одна девица, которую притащил позавчера к нему его приятель Рошан и которую он с удовольствием уложил бы в свою постель.

Тотчас Авола (он ничего не знал о Давиде и его талантах взломщика электронных кодов) послал Вернера по адресу Франсуа, а Фабио — к Доминик. Он приказал понаблюдать за ними и, если окажется возможным, заполучить, не привлекая внимания соседей, пленку со снимками, сделанными в «Оберж де ля Рок». Прибегнув, если будет необходимо, и к насилию.

Но эти усилия оказались тщетными. Несколько ночных звонков подтвердили, что оба журналиста не возвращались домой.

Карло не мог себе ни на минуту представить, что те, кого он выслеживал, находились как раз в это время рядом с ним, этажом ниже, и, сдерживая гнев, он прикидывал последствия, которые может иметь преждевременное разглашение некоторых банковских сведений для осуществления планов «благородного общества» и для его собственного будущего. Но он еще не знал худшего: раскрытия компьютерами организационной структуры Люксембургской генеральной инвестиционной компании. И что еще более важно: обнаружения головы этой финансовой гидры на Сицилии. Если бы он это знал, то действовал бы соответствующим образом. Ему нетрудно было бы сообразить, что журналисты захотят сохранять собранные данные до тех пор, пока расследование не будет закончено, и обеспечить себе таким образом эксклюзивные права. Вполне было вероятно поэтому, что никто, кроме них, ничего не знает. Можно было также принять быстрые и решительные меры, чтобы заставить навсегда замолчать нежелательных свидетелей. В этом случае посланник мафии не колебался бы ни секунды и дал бы зеленый свет профессиональным убийцам на мотоциклах, которых нетрудно найти среди подонков больших городов.

Для Аволы это было бы вопросом жизни и смерти.

Если бы человек из Таормины узнал, что весь хитроумный механизм, предназначенный для того, чтобы придать респектабельный вид миллиардам, полученным от торговли наркотиками, азартных игр и проституции, оказался под угрозой разоблачения, Карло Авола мог бы заказывать молитву за упокой своей души.

Возможно даже, что дон Джузеппе воспользовался бы случаем показать пример и устрашить многочисленных финансистов, ставших рабами этих денег-хамелеонов: он позволил бы виновному поцеловать свою руку, перед тем как предать пытке, которую сообщники окрестили «инкапареттати» («связанная коза»). Обреченного опутывают скользящими петлями так, что он сам медленно душит себя своими собственными движениями.

По сравнению с этим по-восточному изуверским истязанием приговор «пососать ствол люпары» показался бы милосердным.

Но Франсуа и Доминик спасало то (по крайней мере сейчас), что Карло, привыкший иметь дело с крупными международными органами печати, смотрел на этих провинциальных журналистов, как на мелкую сошку. Ему и в голову не приходило, что они смогут в своем расследовании прибегнуть к столь сложным методам, как компьютерное пиратство.

«Коза ностра» не доверяет никому. Одна рука следит за другой. Один глаз стережет другой. И более чем где-либо надо всем царит закон: «Убирайся, а я сяду на твое место», применяемый с крайней жестокостью. Поэтому, опасаясь, что поднятый шум может дойти до слуха «крестного отца», импресарио решил повременить, когда Вернер и Фабио известили его по радиотелефону из своих машин, что оба журналиста наконец появились.

Молодая женщина зашла на несколько минут в свою квартиру, а потом, взяв дорожную сумку, отправилась куда-то в своем «ренджровере». Спортивный журналист также только заскочил к себе, а затем вышел и уехал на такси но направлению к вокзалу. В обоих случаях все произошло слишком быстро, и те, кто со вчерашнего дня поджидал их, не смогли попытаться изъять путем угроз фотографии, сделанные Брюньоном. Было слишком много свидетелей. Оба довольствовались тем, что устремились в погоню, и теперь ждали новых указаний.

Импресарио, расположившийся в лучшем номере городской гостиницы, продолжал исполнять свою роль организатора зрелищ, пышных праздников, танцев и музыки, призванных дать толпам возможность временно отвлечься от своих повседневных забот, и одновременно постоянно поддерживал связь с теми, кто по его приказу был готов пытать, калечить и убивать.

По одну сторону — блестящие побрякушки, по другую — кровь.

Лия снова передала ему трубку. На том конце провода был Вернер.

— Этот тип собирается отправиться скоростным поездом в Париж.

— Не отпускай его.

Авола был твердо убежден в преданности этого немца, выполнявшего обязанности шофера и телохранителя не потому, что они были связаны какими-то дружескими чувствами. А потому, что он располагал свидетельскими показаниями и отпечатками пальцев, которые изобличали этого образцового слугу как автора ряда вооруженных нападений и убийств в Берлине. Эти документы неминуемо попали бы в руки правосудия, если бы вдруг произошло несчастье с тем, кто хранил их в банковском сейфе: его вскроет следователь в случае смерти владельца. Кроме того, белокурый силач не относился к числу «людей чести». «Коза ностра» вербует в свои ряды исключительно уроженцев Сицилии, а «каморра» — неаполитанцев. А потому он был лишен той слепой преданности преступному клану, которая заставляет мафиози соглашаться с самым ужасным приговором — даже тем, который осуждает его на смерть. Чтобы не попасть на всю жизнь в беззвучную камеру образцовой германской тюрьмы, у этого уголовника не оставалось иного выхода, как стать между Карло и наемными убийцами, если бы обстоятельства изменились и «благородное общество» вынесло Аволе смертный приговор. А это всегда было возможно — из-за какой-нибудь случайной причины или войны кланов. В таком случае Авола мог надеяться получить передышку и заключить сделку с властями, выдав в обмен на их защиту своих прежних друзей.