Меня стали стыдить и объяснять, что это не по-партийному, что я должна правильно понимать ситуацию. Не секрет, что в то время партийные, профсоюзные и комсомольские руководители жили на широкую ногу. В момент заварухи, которая происходила в те годы в нашей стране, они перекачивали деньги членских взносов с общественных счетов и позже создали свои корпорации, финансовые компании, банки и многое другое. Мы ничего не могли изменить, не могли защитить себя и своих близких от унизительного существования. Позже, когда я уже не работала на фабрике и жила в нищете и безденежье, мне позвонила помощник секретаря парткома и попросила срочно прийти. Я, конечно, пришла, в надежде, что мне хотят предложить работу, но, зайдя в кабинет, я выслушала море нареканий по поводу неуплаты членских взносов и непосещения собраний. То бездушие, с которым со мной разговаривали все, кто сидел в парткоме, стало последней каплей, переполнившей мое терпение. Достав партийный билет, я бросила его на стол перед секретарем парткома со словами:

– Я столько лет верила в идеи партии, столько лет была честна и ответственна за все то, что мне поручали. Жаль, что все это было моей большой иллюзией! В нашей партии, кроме лозунгов и призывов, черствости и лжи, нет ничего! Не хочу иметь ничего общего с вами лично и с вашей организацией! Бог вам всем судья! – Развернулась и вышла из кабинета.

Заместитель секретаря парткома кричала мне вслед:

– Кайдаш, немедленно вернись, ты за все ответишь на парткоме!

Через год партийные и комсомольские комитеты были ликвидированы.

Третье декабря 1990 года, последний день на обувной фабрике, я до сих пор помню до самых мелочей. На улице мороз минус двадцать пять, захожу в отдел кадров получить свои документы и окончательный расчет. В то время у меня была небольшая задолженность в популярной тогда кассе взаимопомощи – висели долги за поездку с сыном в Минск на обследование. Я просила бухгалтерию выплатить мне полностью заработанные за месяц деньги – меньше ста рублей. Для меня это была большая сумма. Я просила не удерживать с меня долг и обещала, что в самое ближайшее время эти деньги верну. Сейчас эти несчастные сто рублей мне нужны были как воздух, ведь поддержки ни от кого ждать не приходилось.

Оформив все документы, я получила на руки трудовую книжку, исписанную на последней странице благодарностями и информацией о том, сколько почетных грамот, подарков мне было вручено, а также мизерных премий. Подойдя к кассе, с ужасом увидела в ведомости напротив своей фамилии полный расчет за семнадцать лет работы на обувной фабрике – мне выдали на руки всего три рубля!

На улице была сильная вьюга, мороз. Положив эти три рубля в вязаную рукавичку, я шла по улице в сторону остановки трамвая. Пронзительный ветер продувал насквозь. Снег лепил лицо, слезы замерзали на щеках, на улице кружил колючий снежный буран, людей было очень мало. Сжавшись от страха перед неопределенным будущим, я ощущала, что иду на эшафот. С сегодняшнего дня у меня нет ни работы, ни денег. У меня нет ни-че-го! Вновь со мной только моя душевная боль. Жизнь опять теряла смысл. В одно мгновение ты можешь стать никому не нужной, и никому нет дела до твоего образования, стажа и опыта – ты просто ноль. Я еще не была готова к принятию всего, что происходило в моей судьбе.

Идя по этой дороге, прикрываясь от леденящего сильного ветра, я шептала замершими губами:

– Господи, почему Ты опять от меня отвернулся, как мне жить, как мне поднимать моего мальчика?

Понимая, что денег хватит только на несколько дней, я решила поехать к отцу и поделиться с ним своей бедой. Папа и мачеха по тем временам были очень обеспеченные люди: у них была большая квартира в центре города, приличная мебель и хороший достаток. Они вели подсобное хозяйство на своем дачном участке.

Папа выслушал меня, повздыхал, открыл кошелек, достал три рубля и сказал:

– Через месяц вернешь!

Конечно, это была политика не папы, а его жены. Отец не позволял себе жалости по отношению ко мне, тогда это очень обижало. Через несколько лет я оценила, что именно его жесткое отношение не позволяло расслабиться, учило мужественно бороться за свое существование. Но в то время меня охватила обида на отца, на бывшего мужа, на обувную фабрику, на подруг. Единственный человек, кто хоть как-то старался мне помочь, поддержать словом и делом, была моя свекровь – Зоя Викторовна. Только она находила слова, которые вселяли в меня веру. Только она делилась со мной продуктами, хотя сама получала скромную зарплату медработника. Только она отдавала мне свои вещи, подгоняя их под мою фигуру, и немного поддерживала деньгами.

Мобилизовав все силы, я стала в прямом смысле слова бороться за свое существование на этой земле. Очень часто в то время я вспоминала слова моей бабушки Моти:

– Господь тебя любит, Он тебе поможет!

Итак, я пополнила ряды безработных. Простаивала многочасовые очереди в бюро по трудоустройству. Единственное предложение – стать санитаркой в тубдиспансере с копеечной зарплатой. С большим трудом я уговорила домоуправа нашего района взять меня на работу уборщицей подъезда. Необходимо было каждый день с шести утра подметать подъезд, мыть стены и полы. Я вставала рано утром, брала ведро, тряпки, порошок и, начиная с девятого, верхнего, этажа, выгребала всю подъездную грязь вместе с окурками, плевками и мусором. Кто-то жалел меня, кто-то сочувствовал, а кто-то просто радовался, что я хожу каждый день с метлой и ведром. Это был тяжелый физический труд – и мой единственный шанс зарабатывать деньги, чтобы как-нибудь продержаться в то трудное время. Впрочем, денег едва хватало только на еду – получала я за этот труд всего двадцать пять рублей. В бюро по трудоустройству каждую неделю, когда я приходила к инспектору, мне говорили одно и то же: ждите, пока ничего подходящего нет. Таких, как вы, много, ждите!

Чуть позже одна из моих подруг сообщила мне, что страховая фирма «Визит» набирает агентов по страхованию. Конечно, я первая помчалась на встречу с руководителями этой фирмы. Встреча проходила в полуподвале жилищного кооператива. Жаждущих найти себе работу было человек двадцать. Два молодых человека, более-менее стильно одетых, но с явно выраженным похмельным синдромом на лице, рассказали нам о работе страхового агента. Она заключалась в следующем: нужно посещать государственные, а также частные предприятия (это была первая волна кооперативов) и предлагать им страховаться на случай ликвидации и форс-мажорных обстоятельств. Зарплата начислялась только в том случае, если был заключен страховой договор, с которого нам обещали начислить причитающийся мизерный процент. Я схватилась за эту возможность, как утопающий за соломинку, получив на руки все соответствующие документы договора страхования. С утра до позднего вечера я ходила по морозу, разыскивала кооперативы, которые находились в то время на окраине города. Уговаривала руководителей застраховаться. Промерзшая, уставшая и изнеможенная, я возвращалась домой – желающих застраховаться практически не было. Утром и вечером мыла подъезды, а весь следующий день снова искала кооперативы. Проработав на этом поприще два месяца, я не получила ни одного рубля.

Один из руководителей этой страховой фирмы, Владимир Прохоров, периодически встречался со мной, общался по телефону и всячески поддерживал. Я прекрасно понимала, что его интерес ко мне был не только как к страховому агенту. Но тогда я мечтала лишь об одном – выжить, выжить любыми путями, заработать хоть какие-то деньги, это было главным. Нужно прокормить сына. Очень редко я получала заказы на проведение свадеб, и радовалась этому как ребенок.

На одном из свадебных торжеств одна из гостей, разговорившись со мной и узнав, что я безработная и свадьбы и мытье подъездов – мой единственный доход, пригласила меня работать в свой банк. Фортуна мне улыбнулась – я поступила работать в банк, в кассу по пересчету денег! Рабочий день в банке был ненормированный, но зарплата была стабильная. Неделя – работа в банке, а по выходным – проведение свадеб.