— Там, где против этого протестуют, например в Москве, я позволил искать иные методы приватизации, чтобы не было «прихватизации».
— Нет лучшего советника, чем совесть, — произнес старец.
Президент облегченно вздохнул во сне. Значит, никакого старца из будущего нет. Он говорит с собственной совестью!..
Трассирующие пули протягивали световой пунктир от МИГов к загадочному треугольнику, но, не достигнув его, прямые линии изгибались и уходили в сторону.
Ведущий сделал вывод, что так просто треугольник не возьмешь, и решил идти на таран, как его знаменитые предшественники во время Великой Отечественной войны. Он готов был пожертвовать жизнью ради выполнения боевого задания по спасению президента.
Но на своей сверхзвуковой скорости МИГ-29 пронесся через пустое место, где только что находился НЛО и от которого теперь откуда-то сверху тянулись к земле световые лучи. Треугольник успел подпрыгнуть раньше, чем летящий с жуткой скоростью истребитель врежется в него.
Прославленный ас, командир лучшего звена истребителей, решился на рискованный маневр, круто взял вверх и полетел в обратном направлении уже вверх шасси. Ремни от сиденья натянулись на его комбинезоне, он готовился к удару, но опять пролетел мимо уже над упавшим на меньшую высоту НЛО. Как кошка с мышкой играл зловредный нарушитель с нападавшим на него истребителем.
Все четверо ведомых, не задумываясь, пошли на тот же маневр, какой сделал командир, притом каждый на чуть иной высоте, чтобы взять объект в смертельную сеть.
Но маневренность инопланетного зонда была непостижимой. Он легко увертывался от нападавших на него со всех сторон машин, все время меняя высоту, иной раз поднимаясь очень высоко, но продолжая упираться своими тремя световыми лучами в дом президента.
При этом фигура старца, стоявшего перед спящим президентом, становилась то менее, то более яркой, словно выходила из фокуса, но голос его звучал по-прежнему ясно и спокойно. И он говорил и говорил страшные обличительные вещи, которые президент и без него знал. Разве неведомо ему падение производства, останавливающиеся один за другим заводы? Разве не было бы это катастрофой для той области, где он прежде был первым секретарем обкома? Разве не бил бы он тогда в набат, круша все перед собой, разгоняя нерадивых и отбирая партбилеты? Теперь же он выслушивал, что эта катастрофа распространилась на всю страну, которую он возглавлял, за которую отвечал. Перед кем? Перед этим призраком в серебристом одеянии? Или перед собственной совестью, или перед народом, который его избрал? Народ еще раз подтверждал доверие к нему, и это дало ему моральное право защитить свою власть и реформы перед восставшим парламентом. Старец говорил о суде истории, он якобы сам был историком из будущего. Или это все родилось в мозгу президента? Да, он знает, что решился на залп танков по Белому дому, откуда неслись призывы к его смещению. Если бы он этого не сделал, началась бы гражданская война!
Президент давно проснулся, а будто продолжалась его беседа со странным старцем. Кошмар продолжался наяву. И уже без старца.
«Напрасно думают, — говорил сам себе президент, расхаживая в пижаме, — что меня отгораживают от всего, что будто я ничего не знаю. Ничего нового мне старец из будущего не скажет, помимо того, что говорят жена с дочерью. Да, не удачно развертывается внедрение нового, не привык наш народ к западной цивилизации. «В России особая стать» — так, кажется, сказал какой-то поэт. Ее, дескать, «аршином не измерить», в нее надо «просто верить». Хорошо сказать — верить, когда преступники проникают всюду, даже в комиссию по борьбе с преступностью, в Думу, в Совет Федерации, хоть снова пали в них из танков. Но все беды артиллерийским огнем не перебить!
А отступать назад нельзя, не потому, что невозможно применить элементы плановой экономики, как это сделал Рузвельт для того, чтобы вывести Америку из страшного кризиса 1929 года. Он, американский президент, решился на это. А российский, всенародно дважды избранный? Так ведь это окружение сковывает его по рукам и ногам. Опять же Запад! Там воспримут все как отказ от реформ, потребуют продолжения, каких бы трудностей это ни вызвало. И придется продолжать. На митингах решают сменить президента, переизбрать досрочно. Так разве этого допустят все окружающие теперешнего? Да они больше смерти боятся, что он уйдет, как иной раз, ой, как хочется. Как подумаешь, как подсчитаешь, что обещает нам Запад заем в шесть миллиардов долларов, а вывозят наши коммерсанты за год на тот же Запад, где у них в банках личные счета, — десять миллиардов. Ввести строгий запрет, монополию внешней торговли, по крайней мере на валютные переводы, чтобы не дрались нефтяники — кому больше из страны нефти вывезти, так опять завизжат, что это отступление от реформ. Вот и выходит, что реформы надо провозглашать, как счастье народа, хотя ежу понятно, что без науки, на которую денег нет, через двадцать лет страна пропадет. Да и нефтяные скважины замрут без реконструкции. Знаю это, почтенный старец с того света, знаю! И еще знаю, что коммерческие банки, которых расплодилось, как грибов в лесу после дождика, эти банки, через которые ведутся все расчеты, намеренно задерживают перечисления, иной раз не на один месяц, а за это время можно провернуть эти висячие средства и получить немалую прибыль неведомо в чей карман. Все это даже незрячему видно. Так ведь не уничтожишь эти банки, хоть и говорят, что у него рука тяжелая. Смахнуть бы все эти нагромождения, придушить эту «прихватизацию», национализировать выкупленные за бесценок заводы и хороших директоров поставить под партийный контроль… Ну пусть не под партийный, — спохватился президент, в котором проснулся былой секретарь обкома, — выжать бы из промышленности все, что дать может, а налоги на прибыль резко снизить, и вышли бы из положения, так ведь путы демократии и рыночной экономики не просто стреноживают, как коней на лугу, а к бревну эшафота привязывают накрепко…»
Когда явился генерал охраны и доложил, что над домом президента ночью висел опасный НЛО, световые лучи пускал, и спросил, не случилось ли чего ночью, президент ответил:
— Ничего не случилось.
— Но докладываю, — генерал назвал президента по имени без отчества, — наши охранники с «иглами» и истребители командующего ВВС отогнали, а потом заставили исчезнуть эту чертовню.
— То есть как это исчезнуть? — поинтересовался президент.
— Так и исчез, будто растворился в воздухе, или в другое измерение перешел.
— Какое еше там другое измерение? Чушь это! А вот нагадить успел.
— Кто? Где?
— Да про сон я. Привиделась невесть какая чепуха. О серьезном как будто речь шла, а тут нелепица какая-то. Что такое сон, генерал?
— Да вроде, говорят, подсознание работает.
— Вот именно — подсознание! Покоя не дает, о чем днем не успеваешь подумать, так оно ночью тревожит, как совесть. И на прощание о Конституции заговорил, о стрельбе по парламенту. Они все горазды это вспоминать, а о предотвращенной гражданской войне не заикаются. Ну, я ляпнул в ответ, по-деревенски, как у нас говорили: «Что? Конституция? Так, прости, тут-ка я!»
— Французский король, не помню номера, говорил: «Государство — это я!» Верно говорил. И не во сне!
— Ну а у меня — во сне! И обо всех бедах наших, сам знаешь о каких, опять же во сне со своей совестью беседовал. Вот так. Можешь быть свободен. А хочешь, позавтракай с нами.
Сон президента закончился, но беды остались… И надвигались беды новые, еще более страшные — война в Чечне, которой президент не хотел, но которую развязал под давлением "силовых советников", жаждущих славы и уверявших, что война всегда сплачивала даже недовольных, отвлекая от более мелких невзгод.
И подавление «бандитских» отрядов полыхнуло полномасштабной войной, конца которой не было видно, несмотря на победные реляции. И появились руины вместо цветущего города, и сотни тысяч страдающих беженцев, не говоря уже о тысячах гробов и несчетных захоронений на чеченской земле…
