— Смотри, не подкачай, — напутствовал его Павлуновский.

У подъезда стоял огромный открытый «линкольн». Шофер ждал Званцева на тротуаре и неизвестно как узнал его. К ним подбежала девушка, защебетав:

— Ну как? Удачно? Я так волновалась, ожидая…

— Да вот товарищ Орджоникидзе к Тухачевскому меня послал.

— Мигом доставлю, садись, девушка с нами. Она огненная и кудрявая. Это к успеху, — отметил цвет ее волос хитроватый шофер.

Он усадил Званцева рядом с собой на обитое желтой кожей сиденье, а девушку на такое же — заднее.

Это была Ингрид, дочь инженера Александра Яковлевича Шефера, немца с Поволжья. Званцев знал его еще с Белорецка, где тот работал на заводе, а Ингрид была школьницей, озорной, деятельной, окруженной мальчишками. У Шеферов, живших теперь в Подлипках, куда переводил Званцева нарком, Саша и остановился, чтобы не тратиться на гостиницу.

Огромный «линкольн» разворачивался на площади. Ингрид сияла от счастья.

А шофер назидательно поучал Званцева:

— Когда вас, товарищ изобретатель, машиной награждать станут, берите только «линкольн». Ты как думаешь, девушка? — обернулся он к Ингрид.

— Я никогда в жизни так не ездила, — призналась та.

— Обратно куда вас после наркома обороны доставить?

— Да мы на электричке доберемся — нам в Подлипки, — сказал Званцев.

— Зачем электричка? Вам нарком машину дал! Мигом домчу до Подлипок. Да еще с ветерком! Мы с девушкой подождем, пока вас в Наркомате принимать будут, и двинем. Правда, огненная? — обратился он к Ингрид.

— Я… я была бы счастлива. И в Подлипки на машине никогда не ездила. Вот будет там фурор, когда мы так шикарно подкатим!..

Машина, выехав на Ильинку, помчалась к Красной площади, ко Второму Дому обороны. Шарфик Ингрид развевался, как флаг.

В подъезде Званцева ждал посланный ему навстречу офицер. Предъявив часовому заготовленный для Званцева пропуск, он провел его по сводчатому коридору к двери замнаркома обороны Тухачевского.

Званцев открыл дверь и еще раз в этот день обомлел. Перед ним на стуле у стола, напротив секретаря сидел сам легендарный командарм Первой Конной Буденный! При виде вошедшего изобретателя, о котором, видимо был предупрежден, он встал и, протянув руку к двери, сказал:

— Проходите, товарищ, вместо меня. Вас ждут.

Званцев вошел в кабинет, чем-то похожий на тот, где он уже показывал свою модель.

Из-за стола ему навстречу поднялся и вышел невысокий человек в форме командарма с большим числом ромбов, которые Званцев в волнении и сосчитать не мог, пораженный обилием орденов Красного Знамени на груди прославленного полководца.

У Тухачевского было приятное интеллигентное лицо и такие же манеры обращения. Он усадил посетителя в кресло у стола, но за стол не сел.

— Вы можете мне продемонстрировать принцип стрельбы через океан? — спросил он.

— Если позволите воспользоваться вашей розеткой у стола, — ответил Званцев, доставая деревянную модель, запутавшуюся в проводах. Он стал подсоединять их к розетке, а Тухачевский помогал ему.

— Осторожно, Михаил Николаевич, — сказал Званцев. — Может ударить током.

— Не беспокойтесь, уже ударило, — отозвался Тухачевский, и ни один мускул не дрогнул на его красивом лице.

Много лет спустя Званцев задумывался, мысленно видя перед собой этого мужественного человека, какие же муки пришлось претерпеть ему, чтобы «сознаться» в приписанных ему преступлениях? Или он был в числе тех первых, которые решили выступить против деспотического режима кровавых репрессий?

Модель и на этот раз не подкачала, выстрелив перелетевшим кабинет военачальника снарядиком.

Тухачевский тепло попрощался со Званцевым, пообещав посетить его на заводе № 8, где он будет осуществлять свою идею.

— За одну мысль стрелять через океан вам спасибо надо сказать, — закончил он. — Это прогноз ведения будущих воин, готовиться к которым надо уже сейчас.

Он сдержал свое слово и не раз побывал в тесной комнатушке, где сидели трое новаторов грядущей сверхдальней стрельбы во главе с Сашей Званцевым.

Немало времени у них ушло на проектирование и потом на проталкивание своих заказов в перегруженных цехах властного директора Мирзаханова, который терпел Званцева только потому, что к тому сам Тухачевский приезжал и Орджоникидзе справлялся, как идут изобретательские дела.

А дела шли трудно. Уже при проектировании орудия выяснилось, что для разгона снаряда до нужной скорости по приемлемо длинному стволу понадобится такая мощность какую прямо из сети не получить. Требовался специальный накопитель энергии.

Тяжелая задача встала перед Званцевым. И тут к нему в Подлипки явился молодой армянин с маленькой бородкой, отрекомендовался:

— Иосифьян Андроник Гевондович. Только что стал профессором. Меня к тебе, товарищ Званцев, Орджоникидзе направил. Мы с тобой одним и тем же делом занимаемся, электропушку делать собираемся, а это — не пара пустяк. Давай объединяться. У меня лаборатория завидная во Всесоюзном электротехническом институте.

Званцеву ничего не оставалось другого, как согласиться на такое объединение усилий.

И он стал ежедневно ездить на электричке из Подлипок в Лефортово, где в ВЭИ руководил в лаборатории Иосифьяна засекреченной группой электрических орудий. У него было два помощника — инженеры Калинин, сын самого Михаила Ивановича, и вызванный с Дальнего Востока изобретатель центробежного пулемета Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич, впоследствии видный политический деятель.

Но и группа эта вместе с Иосифьяном встала перед теми же трудностями. Где взять гигантскую мощность, требуемую для выстрела?

Званцев мучительно искал выхода и обратил внимание Иосифьяна на работы академика Иоффе в Ленинграде. Выдвинутая им теория тонкослойной изоляции сулила, по его выражению, «Ниагару в спичечной коробке». В очень тонком слое прокладки конденсатора якобы должна накапливаться гигантская энергия, и чем тоньше слой, тем больше. Это было как раз то, что требовалось новым друзьям, Иосифьян тотчас оформил Званцеву командировку в Ленинград к Иоффе.

Саша Званцев уже бывал в Ленинграде, но до Лесного добрался впервые. Проходя мимо здания Ленинградского политехнического института, почувствовал, что сердце ему защемило. Он словно перенесся в родной Томск.

Оба института и в Томске, и в былом Петербурге были «близнецами», сооружались по одному проекту. Саше показалось, что он сейчас поднимется по каменной широкой лестнице в знакомые аудитории, встретит своих профессоров Шумилова, Тихонова, Квасникова, которые отстояли его при чистке по доносу приятеля Ванды Пашки Золоторева, сообщившего о непролетарском происхождении Званцева.

Ах, Ванда, Ванда! Он словно увидел ее перед собой в своей обычной солдатской шинели, прозванная за это «солдатом», с холодом непомерной гордости. Что ж, пути их разошлись…

Институт, возглавляемый академиком Иоффе, оказался полной противоположностью всему, что знал Званцев. И уж, конечно, не напоминал лабораторий Белорецкого завода и даже иосифьяновскую, наполненную электрическими машинами.

В здешних лабораториях стояли только длинные столы с сетью проводов и приборы, приборы, приборы, и еще автоклавы, где сотрудники готовили невиданные материалы.

Абрам Федорович Иоффе, большой, грузный, приветливо встретил Званцева, выслушал и насупился:

— Должен вас огорчить, молодой человек, вы обогнали свое время, придумав электрическую пушку. Энергию для ее питания при нашей энерговооруженности не получить.

— Так я потому и приехал к вам, Абрам Федорович! — объяснил Званцев. — Мы надеемся на вашу «Ниагару в спичечной коробке». Я разработал теорию разряда ее энергии на электрическое орудие. Снаряд должен полететь хоть за океан.

— К сожалению, и вам, и мне нужно признавать свои ошибки.

— Ваши? — изумился Званцев.

— Моя теория тонкослойной изоляции оказалась ошибочной. Но в науке отрицательный результат все равно результат. Наши искания привели к получению полупроводников. Некоторые дают электрический ток при их освещении, другие при нагреве, третьи многократно увеличивают пропущенный через них ток, лучше всяких радиоламп.