— Ваше величество! Не вы ли написали прекрасные стихи о доблести русских моряков — «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»», положенные в России на музыку и ставшие народной песней…

— Доблесть ценю в любой нации, даже враждебной.

— Мы изматываем друг друга этой доблестью уже который год, потеряв едва ли не цвет нации. Не лучше ли исключить возможность сталкиваться с этой доблестью?

— Говорите яснее, фельдмаршал.

— Я имею в виду революцию, ваше величество. Изнемогающий от лишений военного времени народ как нельзя удачнее для нас подготовлен к ней. А революция — это выход России из войны. Снятие нашего Восточного фронта, удар всеми силами на запад и сокрушение противника, как это сделал ваш дед Вильгельм I.

— Об этом стоит подумать. Но какое мы с вами имеем отношение к возможной русской революции?

— Не имеем, ваше величество, пока…

— То есть?

— В Швейцарии находятся русские эмигранты-революционеры. Они в состоянии своей печатью расшатать русское общество, а фронтовыми листовками обезоружить русскую армию.

— Но листовки, как я слышат, распространяются и на немецком языке. И братание происходит не русских с русскими, а врагов с нашими германскими солдатами.

— Ваше величество, предатели есть и у нас. Мы жестоко боремся с ними.

— А у врага их надо всячески поощрять. Не так ли?

— Совершенно так, ваше величество. И ради этого я просил бы передать им пятьдесят миллионов марок.

— Что? — ужаснулся кайзер. — Но это немыслимая сумма!

— Меньшая, чем тратят наши промышленники на сверх-Берту, которая испугает часть лондонцев, но не Англию, а здесь ставка на всю необъятную страну. И деньги эти нужно взять у тех же господ, которые только что побывали в вашем кабинете. Позвольте передать им смысл нашей беседы?

— Только взамен этих миллионов, а если возможно, то и больше, чтобы оставить кое-что и на наши армейские нужды, служащие их же интересам.

— Так и будет сделано, ваше величество, — и фельдмаршал, по-солдатски сделав пол-оборота, чеканным шагом вышел из кабинета.

В Швейцарии ее обитатели после объединения всех когда-то независимых кантонов говорят на трех одинаковых по значению языках: на французском, немецком и итальянском. И порой разноязычные деревни разделяет в лучшем случае овраг, а то и просто дорога.

Фрау Штальберг, сидя у порога своего дома на чистенькой скамеечке перед клумбой ухоженных ею цветов, увидела подходившую к ней мадам Менье из деревушки за дорогой.

— Как я рада вам, мадам Менье, — сказала она на родном немецком языке.

— Голубушка, фрау Штальберг, я всей душой стремилась к вам, но эти домашние дела… самое тяжкое занятие.

— Ах, это правда! — призналась фрау Штальберг. прекрасно поняв французскую речь своей давней приятельницы.

— Что у вас нового? Расскажите, так наскучило домашнее однообразие. Я специально зашла к вам узнать.

— Ах, мадам Менье, как вовремя вы пришли! Я вам расскажу такое, такое… что в голове не укладывается.

Гостья даже зажмурилась от предвкушения.

— Это касается, конечно, ваших постояльцев? Я порой наблюдаю за господином, который носит бородку и начал лысеть.

— Ах, поверьте мне, это прекрасный, добрый человек. Он не пройдет мимо бездомной собаки и, не боясь ее, потреплет по шее. Собаки ведь сразу распознают человека. А то и даст кусочек съестного. А недавно так вытащил из воды тонущего ребенка. И представьте, отказался от всякого вознаграждения.

— Богатый человек?

— Не думаю, у меня они сняли две комнаты, исключительно из-за дешевизны. Я ведь не гонюсь за большими деньгами. Едят они очень скромно. Гостей принимают не часто. Хотя… — и фрау Штальберг сделала загадочное лицо.

— А что такое? — едва сдерживала разгорающееся любопытство ее приятельница.

— Недавно у них гостила одна дама. Но какая! Красавица! Одета, как графиня.

— Это кто же такая? Гостья таких бедных людей?

— Ее зовут Инесса, а фамилия по мужу Арманд.

— Испанка?

— Может быть. Хотя у этих русских живут люди отовсюду — кто против своей власти или хочет нажиться.

— И что же эта красавица испанка?

— После этого все и началось. Он, то есть мой жилец, очень нежно провожал ее на пристань и усадил на катер, идущий в Женеву.

— А его супруга?

— Не пошла провожать свою богатую подругу, а может быть… соперницу!

— Да что вы?!

— Да, да. И вскоре появился весьма респектабельный господин с чемоданом, направился прямо в мой дом, осведомленный, где живут эти русские, и имел крупный, как я могу судить, разговор с моим жильцом. Говорили они по-немецки и по-русски. Жалею, что слышала только отдельные фразы. Я подозреваю, что это был муж Инессы и привез он ее пожитки, которые презрительно оставил у моего жильца.

— А что потом? Что потом?

— Потом началось самое ужасное. Такие тихие, мирные люди стали громко разговаривать друг с другом на своем языке. Я только могу предполагать, что они говорили. Потом она, жена жильца, побежала на пристань и уплыла на первом же катере, а он… спустя какое-то время со злосчастным чемоданом немца в руке тоже отправился, надо думать, в Женеву. Об остальном можно только гадать…

— Это, верьте, только начало! — заключила мадам Менье. — Драма и несчастья — впереди! Верьте мне!..

Владимир Ильич, обдумывая очередную свою статью, прогуливался между пристанью и домиком фрау Штальберг, вспоминая, как провожал здесь Инессу Арманд, навестившую их с Надеждой Константиновной.

В свое время Инесса Арманд, интересуясь большевиками, любила беседовать с Владимиром Ильичем о революционных идеях. За границу она уехала, оставив детей в Москве, в обычную для себя поездку, но вернуться из-за начавшейся войны не смогла.

Узнав в Париже, что Ульяновы находятся близ Женевы, она тотчас отправилась туда, прогостив у них два дня, вспоминая свои былые революционные увлечения.

Владимир Ильич употребил все свое влияние, чтобы вновь пробудить у этой обеспеченной, если не сказать богатой, женщины интерес к революционной деятельности. Она оставила ему надежду на свое возвращение к революционерам, увозя для газеты его статью.

Навстречу Владимиру Ильичу шла Надежда Константиновна.

— Володя, — начала она, — к нам явился какой-то элегантно одетый немец с чемоданом, спрашивал господина Ильина, потом Тулина, Карпова и, наконец, Ульянова. Мне подозрительно, что он знает все твои псевдонимы. Как бы это не было провокацией. Будь осторожен с этим адвокатом, как он отрекомендовался, причем графом фон Шпрингбахом.

— Ничего, мы посмотрим на этот «прыгающий ручей». Не беспокойся, Надюша.

Владимир Ильич прошел в столовую, где его ожидал еще молодой, лет под тридцать, немец.

Тот вскочил, вежливо раскланиваясь.

— Как адвокат, имеющий умение говорить по-русски, я имею к вам поручение весьма влиятельного клиента, господин Ильин, если не ошибаюсь.

— Почти не ошибаетесь, хотя осведомлены, как я уже слышал, и о других моих псевдонимах.

— Это весьма похвально так конспирироваться, я имею восхищение вами. Хочу совершенствовать свой русский язык, читая ваши полезные газеты.

— Так какое же у вас ко мне поручение и от кого, если не секрет?

— О нет! Совсем не есть секрет. Правда, я не буду называть его имени или псевдонима, каковой мой поручитель не имеет. Но это есть виднейший пацифист, представляющий солидную группу согласных с ним обеспеченных людей. Они все страдают от гибели солдат в грязи окопов на фронте.

— И чего же хочет ваш пацифист от меня?

— Прежде всего общих с ним усилий на прекращение ужасной войны.

— Вот как?

— Мы, немцы, не бросаем слова на пустоту. И у меня есть поручение клиента передать для вас пятьдесят миллионов марок и помогать тем разворачиванию вашей революционной печати, требующей весьма солидных средств. Не есть так?

— Допустим, — сдержанно ответил Владимир Ильич.

— Я не буду просить вас писать мне расписку, просто примите этот чемодан, где есть упомянутые деньги, и тратить их, чтобы спасать от смерти миллионы людей.