— Вполне возможно, что и сын, но…
— Что бродит в этой прекрасной головке?
— Ах, я так плохо разбираюсь в законах наследования, но я женщина, мой граф. И я отлично знаю, что сыновья бывают законно- и незаконнорожденные.
— Ах вот как!
— Кто не знает о склонности всех Людовиков к дамскому полу. У Людовика XV чуть ли не специальный министр был, заботящийся о судьбе метресс и их детей королевской крови.
— Поистине в вас таится сказочная змеиная мудрость, которая может соперничать лишь с вашей красотой, маркиза.
— Речь не обо мне, — ударила по руке веером графа маркиза. — Я же не собираюсь иметь незаконнорожденного сына.
— Вы переводите в шутку мои истинные пламенные чувства!
— Все знают, что вы светский лев. Дружите с этим претендентом, пока он не завел своих метресс. Я готова еще разок побывать у него. Может быть, он и меня заметит.
— Нельзя не заметить солнца в небе!
Граф де Вивьен заезжал к Наундорфу и днем, заставал его озабоченным, разбирающим счета.
— Я к вам с советом, мой друг, — вкрадчиво начал граф.
— Я рад вашей услуге.
— Портреты у входа производят огромное впечатление, но…
— Разве есть какое-либо «но»?
— Нужен третий портрет! Портрет вашей матери Марии-Антуанетты. Его надо заказать живописцу, но не с существующих портретов, а с натуры.
— Вы шутите, граф, я не уверен, что это уместно. Едва ли живописцу удастся вызвать призрак королевы.
— Натура есть! И самая прекрасная. Я только что специально побывал в музее восковых фигур мадам Тисо. Она делала скульптурный портрет великой королевы-узницы в камере смертников. И ее скульптура, оберегаемая потомками мадам Тисо, как живая. Она послужит прекрасной натурой для живописца.
— А сколько это будет стоить?
— О! Не больше одного очередного приема ваших гостей, мой друг!
Наундорф почесал затылок.
— Я должен нам признаться, граф, в своих денежных затруднениях. Меня задушили эти поставщики…
— Какой пустяк! Поставщики, поставщики! На то есть ростовщики! Взойдя на трон, со всеми расплатитесь!
— Вы думаете?
— Уверен! Большая часть парижской знати живет в долг и содержит прелестных дам полусвета, снимает для них особняки ироде вашего. А векселя — это бумажки, которые всегда можно отсрочить. Но ваши гости должны видеть обоих ваших родителей, входя в ваш дом.
— Наверное, вы правы, граф. Спасибо за совет.
И заказ одному из видных живописцев Парижа с помощью графа де Вивьена был передан, и творение мадам Тисо сыграло новую роль.
Гости Наундорфа, входя в его особняк, любовались теперь уже тремя картинами в золоченых рамах, отыскивая в появившемся вновь портрете королевы сходство с ее сыном, дофином. Сметливый художник намеренно сделал глаза на портрете Марии-Антуанетты такими же, как у господина Наундорфа.
Особое внимание на это обращали дамы, уверяя, что это один и тот же взгляд!
Наундорф смущался, уверяя, что никогда об этом не думал и что если это так, то из-за наследственности.
Гости вежливо соглашались с ним, а кто не соглашался — помалкивал в ожидании ужина с шампанским.
Однако денежные дела Наундорфа явно ухудшались, как он признался своему другу графу де Вивьену.
— Я нашел выход! — воскликнул тот. — Вы забыли о своей сестре Марии-Терезе, герцогине Ангулемской.
— Напротив, я несколько раз посылал ей приглашения на свои вечера, и не только обычные, но и тепло-родственные. Однако она ни разу не приехала к своему брату, — с обидой в голосе закончил Наундорф.
— Это развязывает вам руки! — воскликнул граф. — Вы имеете теперь все основания подать на нее в суд на раздел наследства вашего отца, которое ей досталось полностью.
— Вы думаете? — опешил Наундорф.
Граф принялся уверять друга в беспроигрышности судебного процесса, обещая обеспечить ему самого ловкого адвоката.
Наундорф, скрепя сердце, согласился.
В зале парижского окружного суда в этот день было немного публики, завсегдатаев любых судебных заседаний и забредших сюда от скуки людей.
Но судьи были, как обычно, в своих мантиях, традиционных париках, так же, как и адвокаты истца и ответчицы.
Судебный пристав провозгласил:
— Суд идет! Прошу всех господ встать!
Наундорф, огромный, дородный, тяжело поднялся, искоса поглядывая на герцогиню Ангулемскую, с третьего раза все же приехавшую в суд в сопровождении компаньонок и служанок. Ее адвокат, неповоротливый, с виду похожий на лавочника, в плохо сидящей на нем мантии, выказывал ей всячески знаки почтения.
Судья-председатель и двое других судей заняли свои места, и председатель вызвал к столу господина Наундорфа.
— Ваша честь! — воскликнул его адвокат. — Вы, очевидно, имеете в виду Людовика Бурбона, провозглашенного королем Франции в 1795 году.
— Я прошу истца подойти к столу, на котором лежит Библия, и дать клятву, назвав свое имя и выразив готовность говорить только правду, и ничего, кроме правды.
Наундорф подошел к столику с Библией и, положив на нее руку, произнес:
— Я Луи-Шарль Бурбон, сын короля Людовика XVI, временно носивший имя Карла Вильгельма Наундорфа, клянусь в правдивости своих слов и всех ответов, которые буду давать суду.
— Ваша честь! — снова подал голос его адвокат. — Разрешите сразу предъявить вам доказательства правдивости слов моего клиента.
— Предъявите, — сухо сказал председатель, думавший в этот момент о своей больной дочери, которую надо отправлять лечиться на воды в Богемию, и что на это нужны непомерные для него средства. Девушка чахнет у него на глазах, а он, отец, не может сделать для нее самое необходимое. И вспомнил он о недавнем визите некоего графа де Вивьена, который брался устроить ее поездку.
Пока председатель суда размышлял о своих семейных невзгодах, адвокат Наундорфа разместил на трех стульях портреты в золоченых рамах так, чтобы они были видны и судьям, и публике: короля Людовика XVI, королевы Марии-Антуанетты и господина Наундорфа, сходные с каждым из названных им родителей.
Председатель суда вежливо пригласил к столику с Библией герцогиню Марию-Терезу Ангулемскую, попросив назвать ее девичье имя и дать клятву быть правдивой перед судом.
Герцогиня поднялась со своего места в тяжелом темном платье и, поддерживаемая под руку компаньонкой, направилась к столику с Библией, но, проходя мимо портрета Марии-Антуанетты, она вскрикнула и стала падать, теряя чувства.
Подскочивший адвокат герцогини освободил стул с портретом Наундорфа и усадил на него теряющую сознание ответчицу.
— Суд сочувствует вам, герцогиня, теряющая сознание при виде своей покойной матери, — участливо произнес председатель. — Сидите, мадам, и лишь дайте ответ на единственный вопрос.
— Я готова, ваша честь, — простонала герцогиня.
— Признаете ли вы в этом человеке, который дал клятву перед вами, своего брата Луи-Шарля Бурбона?
— Нет, не признаю, — слабым голосом отозвалась герцогиня. — Это самозванец.
— Прошу подойти к столу господина Наундорфа, — произнес председатель суда.
Наундорф, косясь на сидевшую с видом умирающей герцогиню, подошел к судьям.
— Вот видите, господин истец, дочь вашего предполагаемого отца не узнает вас.
— Ваша честь! — вмешался адвокат Наундорфа. — Я протестую. Ответчица не давала клятву, подтверждающую, кто она, и не дала обета говорить только правду.
Судьи посовещались, и председатель огласил:
— Протест отклонен.
Адвокат герцогини тяжело поднялся с места и как бы нехотя вымолвил:
— Ваша честь! Не могу ли я просить суд потребовать от истца доказательства, что он является сыном высоких особ, на которых он ссылается?
— Просьба представителя ответчицы принята! — объявил судья. — Господину Наундорфу предоставляется право доказать, что он является сыном тех короля и королевы, портреты которых он представил.
— Что именно, кто именно и как должен доказать? — не без ехидства спросил адвокат Наундорфа.
