Остаются Академзона и Москва, и там, и там места много, но если в Новосибирске имеется «центральная власть», то есть группировка, сумевшая стать много сильнее остальных, и не просто группировка, а «Ковчег» во главе с Хистером, то на территории бывшей столицы царит полный хаос. Там орудуют десятки банд, шляются сотни мелких групп – ходоки, наемники, отряды «чистильщиков», всякие чудные придурки, вроде неодруидов, и вообще непонятно кто с неизвестным происхождением и темным настоящим.

Скрыться в этом бурлящем супе из довольно неаппетитных ингредиентов проще всего. Переждать какое-то время, пока враги чуток остынут, а затем отправиться на поиски мерзкого дубля.

Никто не знает, как это порождение Пятизонья поведет себя, но обратно в Старую Зону, где бряцают оружием Циклоп и Антипа со товарищи, он вряд ли сунется. Да еще и наверняка «наследит» так, что в М-сети появится информация, и сделать с этим пока, к сожалению, ничего нельзя.

– Хм, – сказал я, придя к этому выводу. – У тебя как, много врагов в московской локации?

– Имеются, – ответил Синдбад. – А ты что, думаешь намылиться туда?

– Еще как думаю. Можно, конечно, в узловики вступить или в егеря податься, но и то, и другое нравится мне куда меньше. Защита, конечно, защитой, но придется затем всю жизнь на дядю горбатиться.

– Если бы на дядю, – он усмехнулся. – На великого Командора или ужасного фюрера.

– Очень рад, что мы пришли к консенсусу, – сказал я. – Осталось прийти к тамбуру, не попасться по дороге чугункам в лапы, не угодить в ловушку, и все будет просто замечательно.

Пока мы шли довольно легко, а из биомехов видели лишь парочку адских косильщиков, неспешно кативших куда-то по своим железным делам. Агрессии они не проявили, на всякий случай угрожающе пощелкали острыми лезвиями на торчащих впереди подвесках.

Что-то вроде предупреждения – не суйся, хуже будет.

Вечер потихоньку превращался в ночь, снег продолжал падать, но благодаря имплантам я видел все не хуже, чем в ясный полдень. Циклоп если и шагал за нами, то был далеко, а Антипа и его головорезы наверняка еще выбирались из Обочины, матеря гнусного Лиса.

И тут, едва я почти расслабился, Пятизонье напомнило, что оно плохо подходит для прогулок.

– Стоп, – сказал я, когда у меня внезапно заложило уши. – Ты ничего не чувствуешь?

– Нет, – Синдбад сглотнул.

– Назад, твою мать! – рявкнул я, не тратя времени на объяснение.

Но было поздно.

Мир вдруг прыгнул вниз, и мы очутились в воздухе на высоте метров в десять. Мгновение повисели на месте, а затем полетели вниз. У меня засосало под ложечкой, и я воткнулся ногами в неглубокий сугроб. Что-то лязгнуло, хрустнуло, и я понадеялся, что это не мои колени.

Рядом шлепнулся Синдбад.

Несколько минут мы оба судорожно соображали, чем закончилось падение и целы ли наши конечности. Но, похоже, сугроб, честь ему и хвала, уберег нас от серьезных повреждений, да и среагировал я вовремя. Еще секунд пятнадцать, метров тридцать вверх, и от нас остались бы две симпатичные лепешки.

– О... – глубокомысленно проронил я. – И кто я после этого?

– Кто? – спросил Синдбад.

– Лох, последний лох, – заявил я, демонстрируя гиперкритический подход к собственной личности.

Ловушку, которую поэтично называют «Лестницей в небо», заметить на самом деле крайне сложно. Если только увидеть попавшего в нее биомеха или собрата-сталкера, или постоянно снимать данные с альтиметра.

Эта дрянь имела одновременно гравитационную, оптическую, психическую и еще неизвестно какую природу. Она поднимала тебя вверх, словно на эскалаторе, одновременно внушая и показывая, что все в порядке, ты идешь по земле. А затем иллюзия развеивалась, ты обнаруживал себя перед обрывом метров в пятьдесят и летел с него.

Бум, шлеп, и обед колонии скоргов, устроившей это безобразие, готов.

– Идти можешь? – спросил Синдбад, поднявшись на ноги. – Или тебя нести придется?

– Пожалуй, смогу.

– Тогда ты лох не последний, а предпоследний или даже третий с конца.

– Это тоже возможно. – Я с кряхтением поднялся. – Последнего давно скорги сожрали. Эх, пойдем... Зима раскрыла белые объятья, но я морозов не боюсь... Это в городе мне грустно было, это в городе мне грустно было, ну а в зоне я смеюсь, смеюсь, смеюсь... Три белых коня, три белых коня, декабрь, январь и февраль...

Выслушав завывание в моем довольно хриплом исполнении, Синдбад осторожно поинтересовался.

– Слушай, а что это за песня?

– Старая, – ответил я, надеясь, что он отстанет.

– А откуда ты ее знаешь? Еще фразочки всякие, что-то вроде пословиц… – Да, не зря я сравнил этого типа с бультерьером. В том, что касается упорства, он даст этой «милой» собачке хорошую фору.

Обычно вопросы, касающиеся моего прошлого, по крайней мере, того, что было до января пятьдесят второго, я игнорирую, но тут почему-то ответил. Наверное, я решил, что таиться от человека, спасшего тебе жизнь, как-то нехорошо, да и тема показалась невинной.

– У нас в детском доме, – произнести эти два слова оказалось неожиданно тяжело, – была куча всяких дисков – музыка, фильмы... старые, еще не интерактивы, начала века и конца прошлого... всё, что людям не нужно, привозили, отдавали нам... И мы их смотрели по многу раз, и слушали песни тоже... так что это оттуда, запомнилось, запало в память...

Я словно наяву увидел наш холл, настоящий камин, который топили один раз в год, на Рождество, и плазменный видеоцентр, и черную коробочку проигрывателя, и стойку для дисков...

Но вспоминать это оказалось так больно, что я едва не застонал.

– А, вот как. – Синдбад помолчал, а затем решил, что стоит ответить откровенностью на откровенность. – А я на самом деле дезертир, в армии служил до лета пятьдесят четвертого, а затем ушел. Когда мой друг подхватил заразу и примерно за сутки порос автонами. Думал податься в «Ковчег», ведь они вроде как с техносом борются, механическую нечисть уничтожают. Но далеко не ушел, меня ранили, так и застрял в Москве...

Что же, знакомая история – порой кто-то из «чистильщиков» решает, что жизнь вольного сталкера лучше, чем муштра и казарма. Таких дезертиров даже не особенно ловят, считается, что со своей ограниченной имплантацией они неспособны выжить внутри Барьера.

Но ведь внутри Барьера есть искусники, способные добавить к стандартному набору что угодно.

– И что, больше не хочешь в «Ковчег»? – ехидно спросил я. – Высшая раса, экология, все такое...

– Не хочу, – произнесено это было так твердо, что дальше я спрашивать не стал.

А вскоре стало не до вопросов – мы забрели в густо заселенное колониями скоргов пространство, где автоны достигали размера деревьев, а каждый участок земной поверхности мог содержать либо «Магнит», либо «Дурман», либо «Алмазную пыль», а то еще что-нибудь похуже.

Учитывая, что мы не горели желанием погибнуть, пришлось идти помедленнее, тщательно выбирая дорогу.

На маршрут, на который обычно уходит час, мы потратили почти два, но зато миновали опасный участок, где теснились Уласовская паутина, котлован на месте Грубчанского озера и кишащее скарабеями и скоргами Никольское болото, ставшее после Катастрофы на редкость глубоким и опасным.

А затем совершили последний, как известно, самый трудный рывок, и перед нами открылась панорама Припяти.

– Дошли, – произнес Синдбад с некоторым облегчением. – И никто нас не догнал.

А я во все глаза уставился на реку чуть вверх по течению от мостовых быков – там из воды торчали металлические отростки, образующие нечто вроде сетчатого коралла, и от них поднимался желтый дым.

Совсем, как в галлюцинации, посетившей меня в лавке Галдежа.

Но ведь сегодня днем, когда мы тут проходили, ничего подобного не было. Способностями к ясновидению я не обладаю. Выходит, это была не просто галлюцинация. Но что тогда, что?

Я вспомнил тот момент в Сосновом Бору, когда услышал взрыв как бы из двух точек одновременно, миг, когда мои импланты показали множество живых «меток», хотя вокруг не было никого...