— Нет. К господину Топанди.

— Ну, это я вам не советую. Он ужасно груб с ними со всеми. А вы ещё и проповедуете? Нет, нет, не надо к нему.

— Но я всё равно пойду. На козлах не позволите, дойду пешком, как шёл.

— Не много вам там дадут. Знаете что? Вот деньги, которые вы же отбили у этого человека, — возьмите их себе. И возвращайтесь, голубчик, в свою семинарию.

— Сударыня, я не привык жить подаянием, — гордо отклонил Лоранд предлагаемый кошелёк.

Дама посмотрела на него с удивлением: легат, а от даяний отказывается!

Тут только её внимание остановили черты его припорошенного пылью лица. Что-то особенное было в нём, непохожее на прочих. И этот полный благородного достоинства взгляд…

Быть может, подумалось ей, что не совсем обычная вещь с голыми руками пойти на вооружённого грабителя ради совершенно чужой, незнакомой женщины. Да ещё вполне заслуженного вознаграждения не принимать…

Лоранд заметил, что слишком уж выдаёт себя, больше, чем следовало, приоткрывая душу, и поспешил исправить оплошность.

— Не могу принять ваш дар, сударыня, так как большего хочу. Я — вовсе не легат, а исключённый студент. Ищу места, где трудом своих рук мог бы просуществовать. Защищая вашу милость, подумал: а может, вам в поместье надобен кто-нибудь смотреть за хозяйством и вы меня супругу порекомендуете? Я бы честь честью служил и за неимением письменного поручительства дал уже вам наглядную поруку в своей благонадёжности.

— Так вы хотите в управляющие к Топанди поступить? Да полно вам, голубчик, вы даже не знаете, что это за греховодник, беззаконник!

— Меня тоже за беззакония исключили, поэтому именно к нему и иду, нечем будет друг друга попрекнуть.

— Вы, значит, преступление совершили и от чужих глаз скрываетесь? Какое, скажите? Убили кого-нибудь? Признавайтесь! Я ведь не испугаюсь и болтать не буду. Обещаю, что вас возьмут, чего бы вы там ни натворили. Даю вам слово. Ну? Убили?

— Убил? Нет.

— Отца избили? Мать?

— Нет, сударыня. Юношество подстрекал против вышестоящих, вот моё преступление.

— Против вышестоящих? Исправника?..

— Пожалуй, что повыше.

— Против попов, священников, да? Ну, тогда Топанди на вас только что не молиться будет! Совсем на этих вещах помешался.

Выложив это со смехом, она вдруг опечалилась; немая тоска омрачила её лицо. Потом блуждающий взор остановился на юноше, рука мягко легла ему на плечо.

— Умеете молиться? — шёпотом спросила она.

Недоумевающий взгляд был ей ответом.

— По молитвеннику умеете? Можете научить по молитвеннику читать? Много для этого нужно времени?

Лоранд смотрел на неё с возрастающим удивлением.

— Ну ладно, хорошо. Не обращайте внимания! Едемте с нами. Вон кучер уже щёлкает кнутом. Со мной не хотите сесть? Или вам больше нравится на козлах, на вольном воздухе? И правда лучше. Мне тоже на воздухе больше по душе. Ну, значит, поехали!

Служанка, выбравшись из-под скамейки, собрала тем часом посуду, госпожа расплатилась с корчмарём, и они, молодой человек и молодая женщина, опять очутились на прежних местах — и всю дорогу думали друг о дружке. Юноша — о ней, которая любезничает с грабителем, упрямясь из-за своего кольца; потом о грабителе, который выходит грабить с незаряжённым пистолетом, и опять о ней, не знающей власти выше исправника, расспрашивающем, как научиться читать молитвы, и однако же, носящей золотые браслеты, кушающей на серебре, одевающейся в шелка… о ней и её дерзких юных главах А молодая женщина — о нём, кто дерётся, как герои, готов работать, как батрак, от денег отворачивается, как дворянин, власть имущих, как дьявол, умеет хулить, а сердце, как ангел, чаровать!

Под утро карета въехала во двор ланкадомбской усадьбы.

Топанди, поджидавший на террасе, поспешил навстречу и помог даме сойти, поцеловав ей руку с превеликим почтением. На Лоранда же, слезающего с облучка, воззрился вопросительно.

— Я студента исключённого привезла, — ответила за него юная дама, — он к вам в управители хочет подрядиться. Надо его взять.

И без дальних слов поднялась в дом, предоставив подбежавшей дворне сгружать дорожную кладь, а Топанди — самому знакомиться с Лорандом.

— Ну братец студиозус, — в обычной иронической манере обратился он к юноше, — славно как тебя отрекомендовали-то! «Исключённый» — это уже много говорит. Что ж, братец, как зваться будешь: приказчик, ишпан,[117] а может, префект? Мне всё едино, любой титул бери. По хозяйству кумекаешь?

— В деревне вырос. Не Талмуд.

— Вот и ладно! Так я подскажу тебе, что такое ишпаном быть у меня, брат студиозус. На четверне умеешь пахать? Косцов дюжину повести сумеешь, чтобы на пятки тебе не наступали? Хлеб сметать в стога, снопы наверху принимать? На восемь гумён свезти потом, вымолотить, перемерять, мешки погрузить?

Лоранд ничуть не казался обескураженным.

На всё ответил, что сумеет.

— Ай да молодец, — сказал Топанди. — А ведь ко мне люди учёные, известные агрономы-экономы в башмаках на пряжках являлись наниматься, но только спрошу их: навоз на телегу класть умеете, тут же и сбегут. Ох, храбрец! А что такое «по конвенции»[118] нанимать, знаешь?

— Знаю.

— Что, объясни.

— Пока себя не покажу — никакой платы, а после — подённо.

— Ай да умник! Ну а насчёт квартиры или конторы там — какие пожелания? Потому что у меня полная свобода. Где угодно живи: хоть в котухе, хоть в коровнике, а то хоть и в буйволятнике. Мне всё едино, что хочешь, выбирай.

И Топанди подмигнул Лоранду с выжидательной ухмылкой: что, мол, на это скажет.

Но тот с самым невозмутимым видом ответил, что его присутствие всего нужней в овчарне, значит, там и обоснуется.

— Тогда, выходит, сладились, — похохатывая, сказал Топанди. — Посмотрим, поглядим, вдруг да сойдёмся, уживёмся. Считай, что принят. А надоест — вон они, ворота, поворачивайся да уходи безо всяких, не сказываясь.

— Не уйду.

— Браво! Решительность я всегда уважал. Так иди, братец мой, хозяйка выдаст тебе хлеба ржаного, сала на пять дней, муки, паприки для затирухи, вина порцион; а изжарить, сварить овчар поможет.

Без малейшего замешательства пошёл Лоранд на эти своеобразные условия, приняв их, не поморщась, как вещь самую обыкновенную.

— Ну, а теперь айда за мной, брат ишпан!

И Топанди повёл его за собой, не спросив даже, как зовут: всё равно сбежит послезавтра.

Пока он показывал Лоранду закуты для ночлега по его собственному выбору, хозяйка в передней комнате, где обыкновенно обедали, успела приготовить лёгкий завтрак с кофе, накрыть саржевой скатертью круглый стол, поставив на него сливовицу, три чашки и столько же приборов с салфетками.

И когда вошёл Топанди, а за ним Лоранд, она как раз разливала душистый мокко из серебряного кофейника; лёгкий пар подымался над белым обливным горшком с густым буйволиным молоком.

Оставив Лоранда стоять, Топанди бросился на ближайший стул в ожидании своей доли лапши и всего остального.

— Ой, куда вы сели? — встрепенулась красивая хозяйка.

— Виноват, а чьё это место? — вскочил Топанди.

— Того господина, — занятая посудой, кивком головы указала она на Лоранда.

— Пожалуйста, прошу покорно! — освободил Топанди стул.

— Вот ваше постоянное место, — сказала юная хозяйка, поставив кофейник и указывая пальчиком на прибор и на стул слева от себя. — И за завтраком, и за обедом, и за ужином.

Это выглядело уже куда заманчивей обещанной перед тем затирухи да чёрного хлеба.

— Комната для вас вон там, направо, — продолжала хозяйка. — Вашего комнатного лакея зовут Дёрдь, а в кучера я вам Яноша даю.

Лоранд хотел было что-то возразить, но запнулся, не находя слов от удивления.

Топанди же разразился гомерическим смехом.

— Что ж ты, братец, не сказал, что с хозяюшкой уже договорился? Я бы зря не канителился с тобой, — переведя дух, упрекнул он. — Коли так, валяй, хоть на моём диване спи, из стакана моего пей!