— На сеновале спать буду, из ведра пить! — заупрямился Лоранд, желая до конца выдержать роль гордого бедняка.

— Советую делать, что я говорю, — сверкнула глазами молодая хозяйка.

— Слушайся, слушайся её, — переменил тон Топанди, — она дурного не присоветует. Садись, выпьем, что ли, на брудершафт вот этой забористой.

Лоранд тоже почёл за лучшее покориться грозному взгляду и занял предложенное место, что несказанно разутешило хозяйку, залившуюся весёлым смехом — таким дружелюбным, естественным, заразительным, просто одно удовольствие.

Топанди не устоял, поцеловал ей руку.

С шутливым кокетством протянула она Лоранду другую.

— Ну, целуйте и вы. Ну? Это что такое?

Поцеловал и Лоранд.

И юная барыня-цыганка торжествующе захлопала в ладоши, подняв руки над головой.

— Ах да! Я ведь письмо вам из города привезла, — сказала она, доставая портмоне. — Хорошо, разбойник кошелька не отобрал, а то бы прощай и ваше письмо.

— Разбойник? — сразу посерьёзнел Топанди. — Какой разбойник?

— Да вот, в корчме «Промочи глотку», где мы остановились лошадей напоить. Напал на нас, хотел ограбить. Взял деньги и браслет; хотел и кольцо у меня с пальца снять, да я не далась. Тогда он хвать меня за руку, а чтобы не кричала, пистолет сунул мне прямо в рот, дурак.

Она с такой лёгкой, игривой беззаботностью изложила всё это, что Топанди не знал, верить или нет.

— Это что ещё за сказки?

— Сказки? — вскричали в один голос госпожа и сидевшая возле служаночка, которая тотчас же взахлёб принялась рассказывать, до чего она перепугалась, — до сих пор вспомнить не может без дрожи.

Хозяйка же, завернув вышитый рукав, поднесла руку к глазам Топанди.

— Видите, чуть кожу не содрал, вон как стиснул, и дёсны поранил мне своим пистолетом, — раскрыла она алые губки, блеснув зубами дивной белизны. — Хорошо, что ещё зубов не выбил!

Вот уж впрямь было бы жаль.

— И как же вы спаслись? — встревожась, поторопил её Топанди.

— Уж и не знаю, увиделись бы мы с вами ещё когда-нибудь, не окажись там вот этого молодого человека. Он и поспешил нам на помощь. Подскочил, вырвал пистолет у разбойника; тот и удрал.

Топанди с сомнением покачивал головой.

— Он до сих пор, наверно, в кармане у него, этот пистолет. Ну-ка, дайте сюда. Только смотрите, осторожней, ещё выстрелит, заденет кого-нибудь.

Лоранд передал Топанди отнятый у грабителя пистолет.

Ствол был из бронзы, ложе украшено серебряной насечкой.

— Дивный узор! — сказал Топанди, разглядывая ложе. — Ого, да тут герб Шарвёльди! — И с этими словами положил пистолет себе в карман. — А ты малый не промах, — и он через стол протянул Лоранду руку, — ценю, братец, и уважаю за то, что моих защитил. Лишний резон принять тебя под свой кров, если, конечно, не боишься, что крыша эта на тебя рухнет вместо моей грешной головы. А каков он из себя, этот ваш разбойник? — опять обернулся он к женщинам.

— Мы не успели рассмотреть, он свечи погасил, а потом очень скоро убежал.

Лоранду показалось странным, что хозяйка умалчивает о его внешности. Ведь ясно было видно при свете горящего спирта, что он цыган.

— Не знаю, какой он из себя, — повторила она, со значением поглядывая на Лоранда. — Темно было, никто не разобрал. И не стрелял в него наш заступник, потому что в темноте не прицелишься, а промахнись он — разбойник всех бы нас поубивал.

— Хорошенькое приключение! — пробормотал Топанди. — Больше не позволю ездить по ночам.

— Я тоже буду с собой оружие брать.

— И этого разбойничьего гнезда на болоте больше не потерплю, наверняка там прячется какой-то человек, который подсматривает за нами. Будет паводок на Тисе, подожгу кругом тростник, заодно и стог этот сгорит.

Хозяйка отыскала тем временем письмо, протянула Топанди.

— Вот.

— Почерк женский, — сказал он, взглянув на адрес.

— И это по буквам можно узнать? Даже кто писал, женщина или мужчина? — удивилась красивая хозяйка, с наивным любопытством заглядывая в письмо.

Полюбопытствовал и Лоранд, которому показалось, что он уже где-то видел этот почерк. Но не мог вспомнить — где. Рука совершенно незнакомая, ни одной из его корреспонденток почерк этот не мог принадлежать. И всё-таки он где-то его видел!

Гадай, гадай, милый юноша, ломай голову; ни за что не отгадаешь. Ни разу не задумывался ты о подательнице этого письма, даже существования её не замечал. Это была Фанни, шалунья-подменщица. Лишь на минутку Деже показал однажды брату её письмецо, где она передавала просьбу их матери поцеловать Лоранда от неё. А теперь незнакомая эта рука извещала Топанди, что у него может появиться запылённый, оборванный молодой человек; пускай он тогда не допытывается, почему да откуда, а вглядится получше в благородные черты лица и сразу поймёт: его не какой-нибудь заурядный проступок гонит, заставляя избегать преследователей.

Топанди долго глядел на сидевшего перед ним юношу: не тот ли? Он к тому времени достаточно уже был наслышан про общество молодых депутатов сословного собрания.

И не стал ни о чём расспрашивать.

С первого же дня Лоранд почувствовал себя у Топанди совсем как дома.

Тот с ним обходился словно герцог с единственным сыном, которого прочит себе в наследники. Лоранд же держался будто сын бедняка, прилежно старающийся выполнять свои обязанности под отцовским кровом.

Оба находили друг в дружке много необычного, не укладывающегося в привычные рамки, и обоим хотелось дознаться, в чём тут дело.

Лоранд подозревал, что за грубой внешностью богохульника-дядюшки скрывается глубоко чувствующая душа, только ключ к ней никем не подобран. Топанди, наблюдая своего всегда невозмутимого внучатого племянника, угадывал под зеркальной гладью этого спокойствия тайные бури рано порушенной жизни.

Не раз они пытались проникнуть в душевные тайны друг друга, но безуспешно.

С тайной же самой сударыни-хозяйки Лоранд познакомился ещё в первый день. Когда после ужина он хотел ей поцеловать руку, она обе спрятала за спиной, не позволив оказать этой чести.

— Слушайте, милый мой, больше мне руку не целуйте и сударыней не величайте. Я бедная простая цыганская девушка, мои мать и отец, вся родня с табором кочуют. Зовут меня Ципра. Я обыкновенная служанка, барин из прихоти в шёлк да кружево меня нарядил и заставил прислугу «сударыней» звать. За это они смеются надо мной, конечно, за спиной у меня, попробовал бы кто в глаза — по щекам бы надавала. Но вы и за спиной не смейтесь, не обижайте сироту. Его милость на улице меня подобрал, из грязи поднял до себя — и очень добр ко мне, я жизнью за него пожертвую, если понадобится. Вот какое у меня здесь положение. — И девушка подняла увлажнившиеся глаза на Топанди, который с неким подобием понимающей улыбки слушал её бесхитростную исповедь. — Так что и вы меня Ципрой зовите! — точно заручась хозяйским благоволением, обратилась она опять к Лоранду.

— Хорошо, сестричка Ципра, — протянул он ей руку.

— «Сестричка»? Это вы славно придумали, очень мило с вашей стороны.

И, пожав протянутую руку, она оставила мужчин наедине друг с другом.

Но Топанди сразу перешёл на другой предмет и о Ципре больше не говорил.

Хотел, может быть, сначала посмотреть, как подействует на юношу это открытие.

Это вполне обнаружилось в первые же дни.

Узнав, что хозяйка — простая цыганочка, Лоранд стал не только не фамильярней с ней, но ещё обходительней. В его поведении появилась тактичность человека, хорошо понимающего, что малейшее небрежение вдвойне больно лишённым возможности пожаловаться. За личиной всем довольной, благополучной женщины прозревал он тайное неблагополучие, душу неиспорченную, но неудовлетворённую — и потому был почтителен и предупредителен. Незнакомые считали Ципру за хозяйку, знакомые — за метрессу, а была она одетой под барыню невинной девушкой.

Не требовалось больших усилий, чтобы проникнуть в этот секрет.

Если Топанди наблюдал за Лорандом, то и он наблюдал за Топанди. И легко приметил, что тот не донимал Ципру особо ревнивым присмотром. Отпускал в поездки одну, препоручал большую часть своих дел, осыпал подарками, но в остальном предоставлял себе. Хотя привязан был к ней явно больше обычного: за малейшую нанесённую ей обиду тотчас взыскивал без колебаний, а если расходился с ней в чём-нибудь, всегда уступал первый; так что челядь боялась Ципры пуще него самого.