И она прильнула к нему справа, указав глазами Мелани занять место слева от молодого человека. Но та не послушалась и взяла под руку мать. Так они и пошли по улице, а из окна их провожал взглядом Топанди, которому гостья с чувством помахала ручкой.

Мелани за всю дорогу не проронила ни слова.

Тем усердней щебетала мать: любопытствовала, осведомлялась.

— Наш почтенный родич не ладит, видимо, с Шарвёльди?

— Да.

— Он всё такой же безбожник, нечестивец?

— Да.

— И вы его терпите столько времени?

— Да.

— Но ведь вы сами всегда были таким благочестивым, богобоязненным. Вы и сейчас такой же?

— Да.

— Так, значит, Топанди и Шарвёльди — враги?

— Да.

— Но вы всё-таки навестите нас, пока мы будем здесь?

— Нет.

— Ну, слава богу, хоть раз услышала от вас «нет». Эти ваши «да» прямо-таки раздражать меня начали. Значит, и вы тоже с Шарвёльди во вражде?

— Да.

Тем временем они довольно быстрым шагом достигли жилища Шарвёльди. У входа Лоранд остановился, всем видом показывая, что не двинется дальше.

Госпожа Бальнокхази придержала Мелани, чтобы не вошла впереди неё.

— Ну-с, дорогой Лоранд? Вы с нами даже не прощаетесь?

Лоранд взглянул на Мелани. Та стояла, не подымая глаз.

— Всего доброго, сударыня, — простился Лоранд коротко и, приподняв шляпу, удалился.

Бальнокхази посмотрела ему вслед своими прекрасными, выразительными, красноречивыми глазами. Жгучая, смертельная ненависть читалась в этом долгом, выразительном, красноречивом взгляде.

Ципра поджидала Лоранда в дверях.

— Это и есть дама в зелёном! — подняв палец, шёпотом сказала она.

А между тем ровно ничего зелёного на ней не было…

Лоранд без сил бросился в кресло.

Конец, значит, всем попыткам бегства.

Он узнан — и кем же? Именно той женщиной, которая должна ненавидеть его больше всех на свете.

Рука Немезиды! Рука справедливости, карающая жестоко и неотвратимо.

Женщину эту он покинул как раз на половине пути, по которому устремились они к общему своему позору. И она же заступает ему теперь дорогу, которой он думал возвратиться к жизни, в жизнь.

Никакой надежды на пощаду! Да и принял бы он разве помилование такой ценой, из этих рук? Само райское блаженство — и то надлежало бы отклонить.

Прощай, спокойная, счастливая жизнь! Прощай, самозабвенная любовь!

Один лишь путь остался, зато прямой: в отверстую могилу.

Смеяться, конечно, будут над оступившимся… но по крайности не в лицо.

И отец ушёл тем же путём, хотя у него были подрастающие дети, любящая жена. Он же вообще один на свете. Ничем не обязан никому.

Остаются, правда, несколько смертных, с кем его связывают какие-никакие узы, но и они вскоре последуют за ним. Земной их путь тоже недолог.

Да свершится приговор!

Отцовская кровь пала на сыновей. Один призрак тянет за собой другой, словно в искусительном хороводе, пока все не сойдут в царство теней.

Жить ещё всего несколько дней.

Надо быть в эти дни весёлым и безмятежным, обманывать все сердца и очи, следящие за его последними шагами, чтобы никто ничего не заподозрил.

И ещё одно дело, которое надо уладить осторожно.

Ведь Деже может приехать ещё до рокового дня. В последнем его письме были подобные намёки. Необходимо этому воспрепятствовать. Как-то иначе устроить встречу.

И он тут же написал брату, прося приехать накануне годовщины в Солнок и подождать его там на постоялом дворе. Просьбу свою объяснил он цинизмом Топанди. Не хотелось бы, мол, вносить в их братское свидание грубый диссонанс. А там они увидятся без помех и вместе съездят навестить родных.

План вполне понятный и естественный. И Лоранд тотчас отослал письмо на почту.

Так предусмотрительный путник, сбираясь в дальнюю дорогу, заранее устраняет всё мешающее отъезду.

Едва он отправил письмо, как пришёл Топанди.

Лоранд поднялся ему навстречу. Тот обнял его, расцеловал.

— Правильно сделал, братец, что у меня укрылся от ареста, спасибо. Но больше ведь уже нет нужды скрываться. Те десятилетней давности события давно оттеснены новыми, другими. Ты опять, не опасаясь, можешь объявиться.

— Это я знаю, газеты мы ведь получаем. Просто я хочу остаться у вас, мне и здесь хорошо.

— Но у тебя есть мать и брат, от них же ты не будешь прятаться.

— С ними мне хотелось бы встретиться после того, как будет устроено моё счастье.

— Это уж от тебя зависит.

— В ближайшие дни всё решится.

— Смотри, не медли! Не забывай, что Мелани сейчас у Шарвёльди. Мне, конечно, очень приятно представить себе, какую физиономию — вроде Гиппократовой маски — скроит этот фарисей, когда та глупая дамочка выболтает ему, что молодой мужчина, проживающий у соседа — сын Лёринца Аронфи. Но и очень тревожно за тебя. Потому что — помнишь ночной наш разговор о конечном и бесконечном? — он всё сделает, лишь бы со свету тебя сжить, можешь мне поверить. Чего доброго, отговорит ещё Мелани.

— Ну, тогда… Не одна же Мелани есть на свете, — пожал Лоранд плечами с напускной беззаботностью.

— Тоже верно. По мне, так бери кого угодно. Ты мне всё равно что сын, кого приведёшь, та мне и будет за родную дочь. Но, главное не откладывай!

— Недели не пройдёт.

— Вот и славно. Лиха беда начало! За такие дела или браться, или уж не браться совсем.

— За мной не будет остановки.

Топанди подразумевал свадьбу. Лоранд же — пистолет.

— Так, значит, чокнемся через неделю на твоей помолвке!

— Непременно!

Топанди не стал выведывать у Лоранда его секрет. Он думал юноше приходится выбирать меж двумя, не подозревая, что тот уже выбрал третью: с перевёрнутым факелом.[148]

Однако же в последовавшие дни настроение у Лоранда было самое приподнятое, словно у жениха перед свадьбой. В точности к у его отца в вечер перед самоубийством.

Но вот настал предпоследний день. Опять был май, но не такой суровый, как десять лет назад. В парке благоухали цветы, щёлка соловьи, жаворонок заливался в вышине.

Ципра гонялась по траве за мотыльками.

После того как Мелани покинула дом, к ней вернулась прежняя бесшабашная весёлость, и она легкокрылой певчей пташкой порхала, носилась, радуясь солнечной весне.

Лоранд не противился её шаловливому заигрыванью с ним.

— Идёт мне этот гиацинт? — показывала она ему цветок в волосах.

— Очень красиво, Ципра.

Сняв с него шляпу, цыганочка украсила её сплетённым из листьев венком и, водворив обратно этот праздничный головной убор, так и этак стала его примащивать, чтобы сидел покрасивей.

Потом, подхватив Лоранда под руку и опустив ему на плечо раскрасневшееся личико, пошла с ним пройтись.

Бедная девушка! Всё-то она позабыла, всё простила.

Счастливая соперница отсутствовала уже шесть дней, и Лоранд по ней не скучал. Он был весел, шутил и любезничал; развлекался — и Ципра уже начинала думать, что их разошедшиеся было пути опять сойдутся.

А Лоранд, смеясь и веселясь, думал своё: лишь день осталось жить, а там — прости-прощай, цветущий луг, прости-прощай, неугомонное птичье пенье, прости-прощай, прекрасная влюблённая цыганка!

Рука об руку взошли они на мостик, тот самый, перекинутый через ручей. Остановились посередине, на том месте, где упало в воду кольцо Мелани, и, облокотись о перила, засмотрелись на зеркальную гладь. На девушку глядело её отражение всё в том же жёлтеньком платье с розовой тесьмой. Лоранду же по-прежнему виделось в воде личико Мелани.

Здесь, на мостике, держал он её руку в своей; здесь сказала она про кольцо: «Пусть остаётся там»; здесь заключил он её в свои объятия.

Но завтра и эта боль отпустит.

К ним присоединился и Топанди.

— Знаешь что, Лоранд? — сказал этот старый манихей.[149] — Мне вот подумалось: махну-ка я с тобой сегодня в Солнок. Надо же честь честью отметить встречу с братом. Закатим с тобой «спрыскум магнум».[150]