«Ли-2» идет под самыми облаками. Как крупномасштабная карта проплывает побережье, отделенное от моря белой кромкой прибоя. Острова — здесь их целые архипелаги — пятнают морскую поверхность. Меж островами и у самого побережья — катера. Сверху они кажутся неподвижными. Только белые бурунчики за кормой да косо расходящиеся четкие линии взбудораженной воды говорят о том, что суда в движении.

Идет поиск. С воздуха, с моря, с берега. Сотни людей ищут затерявшегося в море человека.

«Ли-2», чуть свалившись на крыло, кружит у облаков. Командир, просматривая с высоты море, корректирует поиск, ставит отметки на карте.

Катера и эскадрилья вертолетов движутся от острова к острову, просматривают каждый квадратный метр морской поверхности. Ничто не ускользнет от них.

Бурунчик за кормой одного из катеров исчезает. Катер приткнулся к большому острову. Над островом — дым.

— Ракета! — второй пилот не в силах сдержать возбуждения. — Зеленая!

У острова, вычерчивая над морем дымную дугу, опадает искристый зеленый огонь. Командир вызывает вертолетчиков.

— Двенадцатый, я Наблюдатель. Подойдите к катеру в квадрате пять!

Замполита можно было застать в этот день где угодно, только не в штабном кабинете. С утра он был на КП, потом в солдатской казарме, оттуда заехал в гарнизонный клуб.

Сегодня подготовка к празднику шла по-деловому строго. Замполит чувствовал на себе внимательные, вопрошающие взгляды. Весь гарнизон — и летчики, и техники, и солдаты из батальона обслуживания, и жены офицеров, и официантки из столовой — все ждали вестей о Куницыне.

Никто не спрашивал о нем, потому что знали: если бы были новости, замполит не стал бы скрывать, сказал.

Наступит вечер, распахнутся двери, люди в парадной форме заполнят весь клуб. Только одно место останется пустым. Место Куницына.

Сегодня на торжественном вечере не будет многих — тех, кто остался на дежурстве, и тех, кто уехал на поиск. Но они вернутся, придут сюда завтра.

А вернется ли Куницын? Или сегодня командир части предложит встать и провести минуту в молчании?

Суровое дыхание борьбы ворвалось в разукрашенный зал гарнизонного клуба. Той борьбы, которая идет в современном мире, той борьбы, которая заставляет нас держать порох сухим, ракеты наготове, самолеты на старте.

…Замполит вышел из клуба и стал медленно спускаться по крутому склону сопки вниз, к дому Куницыных.

Послезавтра сыну Куницына Сереже исполнится четыре года. Бойкий мальчишка, «шустрячок», как говорит Иван. Песни любит петь, смешно так у него получается: «На побывку едет молодой моряк». Слух у парня есть. Надо бы найти учительницу, открыть музыкальную школу при клубе…

Лидии Сергеевны — жены Ивана — дома не оказалось. Дети, Сережа и пятимесячный Юрка, были у соседей, Кривцовых.

— Ну, как она? — спросил замполит у Ларисы, жены Кривцова.

— Виду не показывает: дети. Пошла подарок купить к празднику.

— К празднику, да… Не плачет?

— Днем — нет.

Замполит шел по утреннему поселку. Ребята, спешившие в школу, здоровались с ним, как с хорошо знакомым человеком, — у каждого он бывал в семье.

Замполит шел и думал о Лиде Куницыной.

«Офицерская жена». Читал он в некоторых книжках, какими взбалмошными бездельницами их описывают. А офицерские жены, с которыми он знаком, — замечательные, самоотверженные, стойкие женщины. Именно стойкие.

Офицерские жены. Они провожают мужей по утрам на службу, как и все жены. Но не спрашивают, когда они вернутся, не говорят: «Не задерживайся», «Береги себя», «Будь осторожен».

Они не говорят пустых и жалостливых слов. Не к чему напоминать мужьям о том, что их работа трудная и опасная.

Много нелегких обязанностей у офицерской жены и среди них самая трудная — уметь ждать. Муж может задержаться на аэродроме на день, на два и больше, и она не будет знать, где он и что делает. «На задании», «на дежурстве» — вот и все.

У нее много забот, но она не досаждает ими мужу, ибо всякие заботы отступают, мельчают перед той самой важной, самой главной заботой, которая каждый год кладет новые морщины на его сильное лицо.

Ей нелегко. Нелегко переезжать с места на место, из Крыма в Сибирь, из Сибири на Дальний Восток, оттуда в Заполярье. Она нелегко привыкает к полярной ночи, длящейся полгода, к туманам и ветрам. Каждый переезд — новые подруги, новые учителя у детей. Живет она в маленьких поселках, вдали от городов, и не всегда находится для нее служба в гарнизонном поселке.

Но она знает, всем своим большим сердцем чувствует главное — ее труд не пустой, не зряшный, он тоже нужен, очень нужен…

С треском горят доски. Сырое дерево долго дымит, подогреваясь пламенем, шипит влага, наконец враз вспыхивает высушенная жаром доска. Алые огоньки бродят по углям, ветер выдувает искры, уносит серый пепел…

Костер. Жизнь.

Куницын расстегнул куртку — тепло проникает глубоко, лицо жжет, парит сырая одежда.

Теперь ты будешь знать цену огню. Навсегда запомнишь эти тлеющие угли, треск сырых досок…

Тело, кажется, оттаивает у огня. Озноб еще не прошел, но он уже не страшен. Пока горит костер, можно жить.

Опираясь на свои костыльки, Иван идет к тому месту, где заметил морошку. Ягоды кислые, мерзлые, холодные. В расщелине неподалеку белая полоса. Будто кто-то бросил обрывок белого полотна. Снег?

Сегодня утро везений. Лежа на скале, Иван радостно черпает слежавшийся подталый снег. Раньше ему казалось, что у снега слишком пресный вкус. Оказывается, нет ничего вкуснее снега.

Голова кружится, плоскость моря косо колеблется перед глазами — как земля в кабине кувыркающегося самолета. Если падать, так у костра. Тепло спасет.

Он подтаскивает к огню несколько досок потолще. Еле приподнимает их от земли.

Еще немного подсушиться, и можно рискнуть спуститься к морю, поискать консервную банку. Здесь жилой район — побережье, банок плавает много. А если удастся найти побольше снега, то удастся сварить бульон из кобуры, можно смастерить гарпун, попробовать достать тюленя.

Самое трудное позади. Руки вот только разбухли да нога. Но это, наверное, пройдет.

И еще — надо выстроить плот. Лодка уже никуда не годится. Отогреться как следует, сварить бульон — и к берегу. В досках есть гвозди, надо будет вытащить их, сколотить бревна. Молотка нет, зато пистолет — в руке.

Надо плыть. Отогреться и плыть…

Куницын сидит у костра, зажав в руке пистолет, обхватив руками голову: море, остров колеблются, тают в тумане…

Может, он успеет купить сыну подарок. И успеет на Октябрьский праздник.

Это всегда был для него самый торжественный день в году. Самый любимый. Никогда не предполагал, что придется встречать Октябрь одному, посреди холодного моря. Дежурить приходилось, а вот на безлюдном острове… Облака медлительно проплывают над морем, над островом, открывают голубовато-белесое, тихое полярное небо. У облаков нет теней — слишком низко висит над горизонтом утреннее солнце. Только верхушки облаков подсвечены розовым.

А в облаках — самолетный рокот, несмолкающий, близкий. Утреннее небо бороздят машины.

Куницын не слышит гула. Он в блаженной полудремоте сидит у костра. Предстоит строить плот, он набирается сил.

Скитание по морю обострило нервы. Каждый непривычный звук будоражит, как камень, брошенный в тихую воду. Еще не открыв глаза, он уже чувствует как бы чье-то присутствие, теплое дыхание прошелестело в холодном, ветреном воздухе.

Костер? Первая забота — костер. Огонь цел.

На море — пятно. Темное продолговатое пятно. Катер! Выступ рубки, короткая мачта… Катер идет вдоль острова.

Иван вскакивает. Машет рукой. Неужели не заметят?

Катер разворачивается. Увеличивается в размерах. Идет к острову.

…Надо взобраться на маяк: он здесь!