От Милославского перехожу к более современному факту, изображающему уловки нынешних антрепренеров.

Одно время было обращено строгое внимание власть имущих да антрепренеров, в виду их частых прогаров, от которых терпели исключительно одни бедняки актеры. Стали требовать от них залог в размере пяти тысяч рублей. Требование это имело положительную силу закона: никто не имел права взять на себя антрепризу без представления губернатору означенной суммы.

Антрепренеры пригорюнились было, но не на долго. Скоро они изобрели средство обходить это требование. Они стали набирать не «труппу», а «товарищества», т.е. будто бы актеры берут театр на собственный риск. Подобным «товариществам» разрешено было брать на себя театры без всяких залогов.

Это было уже положительным злом, так как антрепренеры не стали заключать с актерами ни контрактов, ни условий. Поэтому, актер всегда рисковал, даже при хороших делах, не получить ни копейки, при малейшем столкновении с патроном. Стали возрождаться рабы и владыки. Жаловаться властям не представлялось возможности, потому что актер сам принимал участие в антрепренерском мошенничестве, выражавшемся в обходе установленного правила обеспечения известной суммой…

Один из «находчивых» (в театральном мирке, кажется, непереводящихся) антрепренеров, некто М-ский, набрав инкогнито труппу, держал в N-е театр. На афишах его крупным шрифтом печаталось: «товариществом провинциальных артистов будет исполнено то-то…» и т.д.

Однажды, один из обывателей N-а, не посвященных в мудрую механику закулисных дел и делишек, спросил антрепренера:

— Почему вы печатаете на афишах «товарищество», ведь у вас антреприза?

— Да, но ведь актеры-то между собою товарищи?

— Товарищи…

— Ну, так чего ж вам еще надо?!

Знаменитый трагик, сперва провинциальной, потом московской сцены, Николай Хрисанфович Рыбаков был прекрасною личностью во всех отношениях. Отличаясь беспредельною добротою, общительностью, выдающимся талантом и глубоким уважением к искусству, он снискивал себе не лицемерную любовь от всех его знавших. В свое время он был типичным представителем театральной богемы, тогда мало распространенной и поэтому казавшейся слишком рельефным явлением в общественной жизни. Он был способен раздать все до последней копейки и, оставшись ни с чем, отправиться по образу пешего хождения из одного города в другой, причем расстояние не могло его смутить, будет ли то десять верст, или тысяча — это все равно. Такие прогулки для него не были редкостью, особенно в молодости. Покойный драматург А.Н. Островский, рисуя тип провинциального пешего трагика Несчастливцева в своей несравненной комедии «Лес», имел в виду изобразить другого не менее известного в провинции актера Горева-Тарасенкова, всю свою жизнь пропутешествовавшего, точно по обещанию, из города в город пешком, но на самом деле дал образ именно симпатичного Николая Хрисанфовича. В особенности в Несчастливцеве напоминает нам много Рыбакова сердечность, участливость, бескорыстность и доброта, все то, чем так избыточно был одарен случайный оригинал замечательной копии.

Все великие люди имели маленькие слабости. У Рыбакова их было две: пить и врать. Пил он сильно и это много вредило ему в развитии его таланта; кроме того, непомерное употребление спиртных напитков под старость вредно отозвалось на здоровьи, не говоря уже о слухе и зрении, которые покидали своего обладателя бессовестным образом. Живительная влага частенько заставляла его манкировать обязанностями и режиссер должен был быть всегда на стороже, чтобы во время предотвратить препятствия к представлению спектакля, могущие встретиться вследствие внезапного загула трагика. И не только перед спектаклем приходилось ожидать каких-либо случайностей, но даже и во время его. Однажды, в Рыбинске, Николай Хрисанфович учинил такую штуку: играет он одну из лучших своих ролей — Гамлета, совершенно трезвым; проходит акт, второй, третий, начинается четвертый, — подходит явление Гамлета, а его на месте нет. Сценариус хватился Рыбакова, — бросился в уборную, режиссерскую, буфет — нигде нет. На сцене наступила уж пауза, актеры и публика в замешательстве. Я сейчас же разослал людей по всем направлениям в ближайшие трактиры непременно разыскать его и в каком бы то ни было виде доставить на сцену. Занавес пришлось опустить на пол-действии и оставить зрителей в недоумении. Через несколько минут прибегает один из посланцев и докладывает, что буфетчик трактира под названием «Комар», сообщил ему, что Николай Хрисанфович недавно был, поспешно выпил несколько стаканчиков водки и отправился поспешно в театр. К этому прибавили, что он был в «особенном костюме и вымазанный», т.е. в тоге датского принца и нагримированный. Прождав его еще некоторое время и потеряв надежду на его возвращение, я приказал сделать анонс, которым, ссылаясь на внезапную болезнь Рыбакова, продолжение спектакля отказывалось.

Когда публика покинула театр, актеры разгримировались и пошли домой, один из них, переходя канавку, пролегавшую неподалеку от театра, наталкивается на какой-то предмет, довольно солидных размеров и, по дальнейшим исследованиям, узнав, что этот солидный предмет имеет образ человеческий, окликнул его:

— Кто тут?

В ответ послышался ему расслабленный голос Рыбакова:

— Гамлет!

Тотчас же вернулся он в театр и сообщил об этом мне. Забрав с собою двух плотников, я отправился на место временного успокоения Николая Хрисанфовича и нашел его валяющимся в грязи во всей прелести гамлетовского одеяния. Плотники торжественно перенесли его в бутафорское помещение, в котором до следующего утра он и пробыл.

Другая его страсть — к вранью была положительно непонятною и беспричинною. Врал он при всяком удобном и неудобном случае, не гоняясь ни за доверием слушателей, ни за эффектами, которыми непременно должны бы завершаться все из ряда вон выходящие его рассказы. Его вранье было всегда безобидно, бескорыстно и отнюдь не касалось личностей, это их безусловное достоинство. Но нельзя сказать и того, что свою заведомую ерунду он создавал исключительно для забавы слушателей, — нет, всем своим фантастическим россказням он прежде всего верил сам безусловно и полагал, по простоте своей души, что и слушатели верят ему безусловно. Он любил иногда выставить себя героем или таким бывалым человеком, которому известны всевозможные диковины и чудеса. Николай Хрисанфович был необыкновенно богат воображением, почему репертуар его рассказов был чрезвычайно обширен и заключал в себе до того удивительные факты, часто противоречившие один другому, что когда кто-нибудь вздумает, бывало, после даже непродолжительного времени рассказать ему его же анекдотический случай, он безапелляционным тоном говорил:

— Ерунда! Это быть не могло!..

— Да вы же сами это на прошлой неделе рассказывали, — ловил его на слове собеседник.

— Врешь! Я никогда такой глупости не скажу… Это только ты со своим дурацким понятием можешь такую чушь сочинить… А если ты хочешь знать сущую правду, похожую на твою ерунду, так я тебе сейчас расскажу один факт, свидетелем которого я был лет десять тому назад…

И приведет экспромтом что-нибудь такое несообразное со здравым смыслом, так что первый анекдот, переданный собеседником и раскритикованный им самим, бледнел перед этим и казался совершенно невинным. Сомневающихся Рыбаков не любил и если кто позволял себе по неопытности выразить ему свое недоверие к его словам, то он без всякого рассуждения называл того «дураком». На этом обыкновенно беседа временно и прерывалась, к глубокому неудовольствию словоохотливого рассказчика.

С Николаем Хрисанфовичем я познакомился при исключительных обстоятельствах довольно оригинальным образом.

Однажды, во время пребывания моего в Нижнем-Новгороде, являюсь я к знакомому своему купцу, первому театралу в городе, Остапову, впоследствии бросившему свою мучную торговлю и поступившему на сцену под именем Ярославцева, и застаю у него гостя с типичной актерской физиономией. Хозяин, по незнанию светских обычаев, не счел нужным нас познакомить, так что мы разговорились, не имея никакого понятия друг о друге. Разумеется, как у представителей сцены разговор наш был исключительно театральный. Мой собеседник между прочим упомянул о своем знакомстве со всеми провинциальными антрепренерами.