— А вы, Николай Хрисанфович, не видели этой высунувшейся сваи?

— Да как же, братец, не видел? Разумеется, видел, но только тогда, когда ее еще в русской земле вбивали.

Подобное вранье его называли «классическим» и всегда нарочно его подзадоривали к нему, чтобы подивиться его бойкой фантазии, никогда не стесненной никакими рамками.

Но есть анекдоты про Николая Хрисанфовича другого характера, более интересного, даже не лишенного своеобразного остроумия и непринужденного юмора.

Однажды, просит он меня поставить для него драму «Велизарий», заглавную роль которой он считал своею коронной.

— Нельзя, — отвечаю я, — подходящих костюмов нет.

— Как нет? Мало ли у вас разного тряпья имеется.

— Кое-как «Велизария» ставить нельзя…

— Зачем кое-как, — мы его на ура разыграем…

— Я не относительно актерских сил говорю, а про костюмы…

— У меня есть свой костюм, мне не надо… Может и у других что-нибудь из своего наберется…

— Ну, хорошо! А во что мы оденем аланов?

— Аланов? Да это самая простая штука. В древности-то аланы, тоже что ныне уланы. Нарядить их в гусарские куртки, — вот тебе и все…

В другой раз, Николай Хрисанфович, играя роль Швейцера в излюбленной провинциею трагедии Шиллера «Разбойники», разрядился самым невероятным образом. Путем долгого размышления он дошел до того, что перед публикой явился какою-то пестрой чучелой. На плисовые русские шаровары он надел колет француза, сапоги натянул с испанскими раструбами, на плечи набросил плащ Альмавивы, голову покрыл турецкой чалмой…

— На что ты похож? — обратился я к нему, первый раз в жизни видя столь оригинальный костюм Швейцера. — Разве можно одеваться таким уродом?

— Почему же не можно? — удивился он моей наивности и с чувством собственного достоинства разъяснил: — Нужно всегда вникать в роли поглубже. Рассуди-ка ты сам — Швейцер-то кто?

— Разбойник!

— Ага! — радостно воскликнул Рыбаков, точно уличив меня в сознании. — Разбойник! А разве для разбойников мода существует? Они что украдут — то и носят! Даже пословица такая есть: «доброму вору — все в пору»… Примерно, подвернулся разбойнику под руку русский мужик — он сейчас с него цап-царап шаровары — и в носку; удалось стянуть с проклятого турки чалму — и в носку; оплошал француз колетом — в носку; пришлось с испанца стащить плащ — в носку. Вот тебе самый правдивый костюм разбойника и вышел!

Рыбаков очень любил роль Бессудного в комедии Островского «На бойком месте». Играл он ее не один десяток раз и знал всю наизусть превосходно, но тем не менее всегда нуждался в подсказывании суфлера. По укоренившейся привычке, многие актеры, как бы хорошо не знали своей роли, без суфлера не могут двух слов связать на сцене. К таким принадлежал и Николай Хрисанфович.

Однажды, когда принимал участие в этой комедии Рыбаков, по оплошности помощника режиссера суфлер не был посажен в свою будку, а занавес взвилась. Нужно заметить, что суфлерская будка была так неудобно устроена, что вход имела со сцены, посредством люка. Таким образом, при открытом занавесе суфлеру не представляется никакой возможности проникнуть в подполье и приступить к своим обязанностям.

Как известно, в первом явлении два действующих лица: содержатель постоялого двора Бессудный и ямщик Разоренный. Рыбаков, по ремарке, сидел на авансцене у стола, неподалеку от него стоял ямщик… Как только увидал, при поднятии занавеса, Николай Хрисанфович, что суфлера на месте нет, куда девалось знание роли, только и вертелся на языке вступительный вопрос:

— Отпрег?

— Отпрег, — ответил по пьесе Разоренный.

Не зная, что говорить дальше, Рыбаков повторил в величайшем смущении ту же фразу и получил на нее тот же ответ. Откашалянулся он и снова пробасил:

— Так ты говоришь, что отпрег?

— Да, отпрег…

— Гм… отпрег… это хорошо… Да верно ли что отпрег?

— Верно-с, отпрег…

— Так-с… Так, значит, ты отпрег?

— Да, отпрег…

— Гм… совсем отпрег?

— Совсем-с…

После продолжительной паузы, он опять спрашивает:

— Так ты отпрег?

— Отпрег!…

— Отпрег, говоришь?

— Отпрег…

Наконец, такое безвыходное положение Рыбакову надоело и он во всеуслышание крикнул в порталы к плотникам:

— Не понимаете, черти, что ли, что занавес нужно дать…

Перед удивленными зрителями спустилась на одну минуту занавес. Суфлер был водворен на свое место и комедия продолжалась благополучно, в надлежащем порядке. Рыбаков, по обыкновению, играл так, что заставил публику забыть комический пролог, автором которого пришлось ему быть по вине рассеянного сценариуса.

В то лето, когда в Бозе почивший великий князь наследник Цесаревич Николай Александрович путешествовал по Волге, я держал театр на Сергиевских водах, находящихся неподалеку от Самары.

Незадолго до приезда в Самару великого князя, местный губернатор, Николай Александрович За-нин, заехал ко мне и сказал, чтобы я переехал вместе с труппой на это время в Самару, дабы во время пребывания в ней высокого гостя можно было поставить один или несколько казовых спектаклей.

В день предполагаемого прибытия наследника в Самару, народ в громадном количестве толпился на берегу Волги до самого вечера, но царственного своего гостя так и не дождался. Назначенный в тот день спектакль пришлось, разумеется, отложить. На другой день, с утра, в городе было тоже суетливое движение, как и накануне, но с нетерпением ожидаемого парохода все не было видно. И власти, и жители, уже хотели было расходиться по домам, как вдруг около восьми часов вечера показывается вдали пароход, резко выделявшийся от всех других своим нарядным видом и обилием ярких флагов. Встреча великого князя была торжественная, при громогласных кликах народа и колокольном звоне.

С пристани цесаревич проехал прямо в приготовленное для него помещение, но там оставался не долго. У сопровождавшего его полицеймейстера он спросил:

— Есть ли какие-нибудь увеселения в городе?

— На сегодня был назначен спектакль, — ответил вопрошаемый, — но за поздним временем отложен до завтра, но если вашему императорскому высочеству угодно, то сейчас же можно сделать распоряжение о немедленном возобновлении его.

Наследник выразил желание провести этот вечер в театре. Очевидно он хотел рассеяться от того удручающего впечатления, которое произвел на него несчастный случай с одной из дам, сопровождавших его на пароходе. Накануне, Николай Александрович был в Симбирске на балу, устроенном дворянством в честь его высочества. Бал этот был чрезвычайно оживленным, шумным, и продолжался до рассвета. Так как наследник предполагал пробыть на балу не долго и прямо с него отправиться в дальнейшее путешествие, то на пароходе все было готово к отплытию; несмотря на позднее окончание бала, Николай Александрович все-таки пожелал отправиться в путь, тотчас же. Симбирская молодежь, очарованная изысканною любезностью и милостивым вниманием великого князя к их празднику, в полном своем составе явилась на пароходную пристань проводить дорогого гостя. У кого-то из них явилась мысль испросить у Николая Александровича разрешения на дальнейшие его проводы, т.е. на этом же пароходе доехать с ним до Самары, а уж оттуда возвратиться на частном судне. Разумеется, последовало благосклонное разрешение и вся толпа, преобладающим элементом которой были дамы, одетые в легкие бальные платья, с берега переселилась на пароход. Лица, участвовавшие в этой затее, рассказывали, что такого необыкновенного молодого, здорового веселья, которое царило все время путешествия от Симбирска до Самары на великокняжеском пароходе, им никогда не приходилось ни видеть, ни испытать. Сам наследник был очень доволен этим случайным parti-de-plaisir и своею ролью гостеприимного хозяина воодушевлял все общество; простота его обхождения заставила всех забыть скучные этикеты и чересчур сдерживающие приличия, тесные рамки которых были оставлены в зале Симбирского дворянского собрания.