Но старикан оказался очень непрост. Сорок лет боевого опыта это очень много, тем более, что никто из противников не мог похвастаться и пятью. Первый был убит броском кинжала. Пройдя между вторым и третьим, при этом парировав все их удары, Йорг легко заколол своим коротким тесаком четвертого, даже не успевшего отреагировать. Далее последовали два четких приема, на мостовую упали ещё двое убитых. Путь свободен.

Город захвачен. Середина дня. Немногочисленные защитники всё-таки смогли отступить на последний рубеж.

Гарнизон выполнил свое обещание не трогать ратушу и ближайшие городские постройки, а бургомистр и горожане выполнили поставленное условие — укрепить рубежи обороны у дома де Круа. Осажденный объект находился в центре почти квадратного двора, окруженного по периметру вспомогательными постройками. Собственно дом состоял из двух очень разных строений — древней четырехэтажной башни с окнами-бойницами и недавно пристроенного к ней более молодого двухэтажного крыла с дверями и окнами пошире. Новое крыло в свое время не достроили, кроме голых стен там ничего не было. В башне высокое крыльцо вело сразу на второй этаж, на первом этаже кухня, из нее входы в продуктовый и винный погреба, на втором был один большой зал, он же столовая, на третьем — несколько комнат для прислуги, на четвертом — спальни хозяев. Под крышей площадка с бойницами во все стороны. На уровне второго этажа из башни был проход в новое крыло.

В огороженный постройками двор можно было попасть или по парадному въезду с площади, или по заднему с северной улицы. Сейчас оба проезда перегородили серьезными заграждениями из камня, кирпича и бревен, но которые пошли почти все нашедшиеся в городе запасы стройматериалов. Застройка вокруг не располагала к штурму с лестницами через крыши хозяйственных построек, тем более, что этих лестниц просто не было, и в существующих условиях делать их никто и не собирался.

Перед штурмом фон Хансберг оставил своих стрелков в окнах и на крышах, а пехоту выставил почти всю на баррикады. Отступить в дом никогда не поздно, а потом оставить новое крыло и отступить в башню. Кроме того, неизвестно, будет ли вообще штурм, и лучше изобразить, что у гарнизона остались ещё неплохие резервы, атаковать которые чревато неоправданными потерями. В дверях башни, выходящих на въезды, установили оставшуюся артиллерию. Привезенный Йоргом рибадекин — в сторону площади, итальянскую пушку — в сторону улицы. По замыслу Йорга, пушки должны прикрыть солдат при неизбежном отступлении от баррикад к дому. Маршруты отступления предполагают использование дверей в новом крыле, чтобы не перекрывать линию стрельбы. Пушки поставили внутри башни так, чтобы перевалившим через баррикады швейцарцам они были не видны.

В новом крыле почти весь первый этаж оказался занят под стройматериалы, часть которых была использована для постройки баррикад, местами лежали заготовки для оконных рам, сохло дерево для лестниц и перегородок. На втором этаже были сложены личные вещи солдат, там же укрывались солдатские жены и невоенный обозный персонал, не оставивший город на время сражения. У окон заняли позиции аркебузиры и арбалетчики.

То, что получилось, могло выдержать пару суток обороны от противника, не отягощенного осадной техникой. Во всяком случае, потери нападающих на порядок превзошли бы потери осажденных, что уже должно заставить врагов задуматься, а стоит ли тратить жизни своих людей в обмен на то, что скрыто за этими стенами. А за стенами не было ничего ценного, во всяком случае, ничего ценного для швейцарцев. Рыцарь мог бы взять в плен находящихся там благородных особ и получить выкуп, куда больший, чем общая стоимость положенной под стенами пехоты по четыре талера за голову. Но герцог убит, а Бурмайер при смерти, швейцарцы же пленных принципиально не берут. Не говоря уже о том, что старенькие родители закаленного в войнах солдата будут не в пример более рады сыну, вернувшемуся домой пусть небогатым, но живым, чем соседу, принесшему причитающуюся им долю выкупа, честно поделенного на тысячу человек.

Швейцарцы не планировали брать последний рубеж с хода. В подобных случаях положено ждать отдельную команду руководства с подтверждением, что заплатят дополнительные штурмгельд. Руководство не спешило, поэтому укрепление было окружено, стрелки неторопливо вели перестрелку, а основные силы перегруппировывались, собирали убитых и раненых. Повара под руководством Быка ставили походную кухню. Хотя на марше армия обходится сухим пайком, но после боя положен полноценный обед. Швейцарская военная машина продолжала работать без сбоев, все вкалывали, никто ещё не грабил и не развлекался. В домах рылся только отряд, отправленный поискать чего-нибудь вкусненького к общему обеду.

Бык, уже закончив с готовкой, подошел к полевому лазарету. Оружия при нем не было, в руке сумка с бутылкой вина и хорошим куском копченого окорока, найденными посланными на продразверстку помощниками. К столам и лавкам на перекрестке, удобно расположенным для медицинской работы, теперь уже швейцарцы собрали своих раненых. Двоих сыновей булочника убили, старший не только остался жив, но и не получил ни одной царапины, у младшего пулевое ранение в левую половину груди, пуля не пробила бригандину, но сломала три ребра. Если обломок ребра войдет в легкое, то парню не жить. Рядом, прислонившись к стене, сидел бледный-бледный Патер, которому достался один-единственный удар прикладом в живот, повлекший обильное внутреннее кровоизлияние.

Рядом с лазаретом временно расположился на отдых после боя форхут, укомплектованный молодыми солдатами, большинство которых не имело за плечами и трех сражений, считая сегодняшнее.

У стены лежали пять трупов не успевших отступить раненых ландскнехтов. Оглядев раны, Бык заметил, что этих ещё пытались лечить, подозвал какого-то молодого солдата и приказал ему взять ещё людей и поискать в домах вокруг, нет ли там, случайно, какого-нибудь местного врача.

Доктор Густав не успел никуда убежать. Незадолго до атаки он отошел от полевого госпиталя в какой-то переулок, чтобы облегчиться, а когда выглянул обратно, вокруг уже были одни враги. Густав спрятался в одном из домов, но не просидел там и пары часов, швейцарцы нашли его, когда проводили зачистку захваченного ими города в поисках не успевших убежать стрелков. На счастье, экономный швед имел привычку надевать перед работой просторный балахон поверх своей обычной одежды, по которой его можно бы было легко отличить от местного жителя. Но по характерным следам крови на балахоне один из швейцарцев понял, что перед ним не просто какой-то некомбатант, а человек, имеющий отношение к медицине, которого не надо грабить и обижать, а надо приставить к работе по специальности. Так доктор оказался снова в своем полевом госпитале, принужденный пользовать своими же инструментами и препаратами уже совершенно других пациентов.

Толстяк уже собрался уходить, как заметил ещё одно знакомое лицо. Имя не вспомнилось, но память подсказала, что это средний сын знакомого кузнеца. Швейцарский коновал кое-как зашивает раненому глубокую резаную рану на животе.

Дядюшка Бык тяжко вздохнул:

— Говорил я ему, надевай кирасу. Молодым вечно жизнь не дорога.

На безобидную реплику быстро откликнулся пастух Ганс, ассистировавший при операции.

— Это ты, старый пень, всегда в доспехах, потому что у тебя в обозе две телеги, а мы всё на себе прем. Ты под знаменем отдыхаешь, а мы всегда в первых рядах.

— Ах ты щенок! Да я при Грансоне! Да я при Морате! Да я при Нанси!

— Не гони. Про тебя легенды ходят не про то, как ты сражался, а про то, сколько награбил.

Обращаясь к окружающим:

— Знаете что, друзья, сегодня ещё штурм не кончился, этот жирный уже пошел мародерствовать. Мы там с рыцарем рубимся, смотрим, а он вылезает из какой-то дыры с вооот-такенным мешком, весь барахлом увешанный.