Разбудил его — он сам не знал через сколько времени — веселый крик девушек; то дочь местного царя, царевна Навсикая, вышедшая с товарка-юл на взморье стирать белье, после работы играла с ними в мяч. Покрыв свою наготу зелеными ветвями, он взмолился к ней; она велела дать ему хитон и плащ, накормила его и научила, как ему дальше себя вести. «Мой отец, — сказала она, — Алкиной, царь феакийцев, обратись к нему, у него найдешь ты защиту и средства для возвращения на родину. Но для большей успешности советую тебе припасть просителем к коленям моей матери Ареты: если она к тебе будет милостива, то ты спасен».

Поблагодарив ласковую деву, Одиссей отправился в город феакийцев ко дворцу царя Алкиноя. Счастливые люди здесь, видно, жили: все дышало миром и довольством. Он поступил по совету Навсикаи, Арета милостиво отнеслась к его просьбе. Алкиной принял его с честью и созвал свой народ на торжественный пир по случаю прибытия гостя. Были там и игры феакийских юношей, и песни вдохновенного певца; пришлось Одиссею рассказывать свои многочисленные приключения. Все с восторгом внимали повести «многострадального» героя; много даров получил он и от Алкиноя и от феакийских вельмож; а затем царь велел для него снарядить корабль, и Одиссей, простившись со своими радушными хозяевами, отправился в свой последний путь. Тотчас чудесный сон охватил его; сонным довезли его феакийцы до Итаки, вынесли на берег, положили кругом него полученные им дары и тихо отвалили.

Так оправдалось давнишнее пророчество, то, из-за которого он так упорно отказывался присоединиться к рати Немезиды. Через двадцать лет вернулся он на родину на чужом корабле.

Когда Одиссей проснулся, берега Итаки были еще покрыты предрассветным туманом; скиталец не узнал своей желанной родины; но Паллада, до тех пор издали его оберегавшая, теперь явилась ему воочию: она рассеяла туман, открыла его восторженным взорам очертания любимой страны, но и дала совет быть благоразумным. Пока он жил на острове Калипсо, сыновья вельмож его родины и соседних стран, считая его погибшим, явились женихами к его верной жене; ввиду ее отказа, они поселились в его дворце, истощая его своими пиршествами, чтобы заставить ее отказаться от своего упорства. Правда, она прибегла к хитрости, сказав, что до своего ухода она должна соткать саван для старого свекра Лаэрта, она днем ткала, а ночью разбирала тканое; но однажды, вследствие предательства прислужницы, ее накрыли за этой ночной работой, и ей пришлось поневоле назначить им срок. И этот срок должен вскоре наступить. Его сына, молодого Телемаха, тоже нет дома: он отправился к Нестору в Пилос, к Менелаю в Спарту узнать про своего пропавшего без вести отца. Но вскоре он должен вернуться. «А пока, — заключила она, — отправься к твоему верному слуге, свинопасу Евмею: там дожидайся прихода твоего сына».

Так неприветливо встретила вернувшегося Одиссея его родина, та родина, ради которой он пожертвовал бессмертием и вечным блаженством под ласкою богини: вместо заслуженного отдыха ему предстояла новая борьба. Но могучие силы его духа не оставили его и тут: убедившись, что ему придется вырывать и жену и дворец из рук насильников, он решил на первых порах не выдавать себя, прикинуться нищим скитальцем, чтобы за всем наблюдать, не возбуждая ничьего подозрения, и воспользоваться первой удобной для действия минутой.

Двор Евмея, куда его направила Паллада, лежал среди полей и дубовых рощ, далеко от города и городского дворца. Сам Евмей был уже стар; рожден он был для лучшей жизни, но, будучи еще ребенком продан в рабство, попал к Одиссею и привязался к этому деловитому, справедливому и доброжелательному хозяину. Мнимого скитальца он принял радушно, следуя старым заветам дома, но встретил очень неприязненно его заявление, будто Одиссей еще жив и вскоре вернется. «Это, — говорил он, — утверждают многие бродяги, чтобы тронуть сердце царицы и выманить у нее хитон или плащ». Одиссей не счел нужным настаивать.

Прошло несколько дней; Одиссей оставался у Евмея, помогая ему в его работе, к их обоюдному удовольствию. Наконец блеснула первая радость: пришел стройный, крепкий, прекрасный юноша, в котором скиталец узнал своего сына Телемаха. Его сердце судорожно забилось; едва мог он дождаться отлучки своего доброго хозяина, чтобы тайно открыться сыну, наполняя и его сердце неземным блаженством. Теперь их было двое, двое против многих, но все-таки было с кем держать совет. Несмотря на возражения Евмея, он решил на следующий день отправиться все еще неузнанным скитальцем в свой дворец.

Уже на пути туда он мог убедиться, как различно повлияла стрясшаяся над его домом беда на его челядь: Евмей и некоторые другие соблюли верность не столько ему, которого они считали погибшим, сколько его молодому сыну; зато многие — и в их числе особенно козопас Меланфий — предпочли перейти на сторону новых господ и безбожно издевались над честностью первых. Одиссей все наблюдал, все отмечал, имея в виду со временем наградить тех и других по заслугам.

И вот показался наконец дом его отцов. С благоговением смотрел его законный владелец на его старые стены, на могучие косяки входных дверей, но тотчас его внимание отвлекло живое существо, беспомощно лежавшее на куче мусора у самого входа. Это была старая собака, как пояснил Евмей, по имени Аргос; ее еще сам Одиссей лет двадцать назад вскормил для охоты, но не успел воспользоваться ее услугами. Теперь она в полном пренебрежении и запущении валялась среди отбросов. Одиссей к ней подошел; она сначала насторожила уши, но затем, видимо, признав старого хозяина, ласково опустила их, тихо вильнула хвостом и лизнула его протянутую ей руку. Не выдержало слабое сердце внезапно нахлынувшей радости; в следующее мгновение она склонила голову на лапы — и жизнь ее оставила. У Одиссея слезы брызнули из глаз; он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение от своего спутника и слуги.

Он вошел. Его взорам» Представился просторный двор, окруженный колоннадами с алтарем Зевса Ограды посередине. Дальше новая сень, новая дверь — и за ней довольно большая мужская хорома, тоже окруженная колоннадой, с очагом у одной из задних колонн. Здесь он застал женихов — много их было, почти вся знатная молодежь острова, не считая многих других. Евмей указал ему Антиноя, главного насильника между ними, пытавшегося даже из засады убить Телемаха на его обратном пути; затем хитрого Евримаха, дерзкого Ктесиппа, затем Амфинома… его Одиссей с горечью увидел в этом обществе; отец у него был хороший, да и сам он нравом был ласков и не склонен к насилию; но он попал в дурное общество, и это было его гибелью. И еще многих, многих других увидел он — прекрасную рать, если бы она посвятила себя войне, или охоте, или полевым работам вместо того, чтобы в безделье и играх истощать средства своего царя…

Желая познать их в точности, Одиссей, прикинувшись бездомным бродягой, принялся им прислуживать — И действительно никто ничего не заподозрил. Они охотно издевались над ним, бросая в него то скамейкой, то другими предметами; Ан-тиной стравил его с другим бродягой, дерзким Иром, чтобы вместе с прочими натешиться их единоборством и поражением хвастуна: Одиссей все выносил в ожидании уже недалекого часа расплаты.

Так прошел день; с наступлением темноты женихи разошлись. Одиссей с Телемахом остались одни. Юноша рассказал отцу, каких трудов ему стоило снарядить корабль для поисков: итакийский народ подчинился своей знатной молодежи, то есть женихам, и лишь благодаря заступничеству старого Ментора, друга его отца, ему удалось получить и корабль и товарищей, и тот же Ментор ему самоотверженно сопутствовал в пути к Нестору. «Да, — продолжал он, — я думал, что это действительно был твой друг Ментор. Но нет; он оставался в Итаке, а в его образе сама дочь Громовержца Паллада охраняла меня! Она явилась, уходя от нас, во дворце Нестора, и старый царь почтил жертвой ее благословенное появление. Поэтому теперь нам бояться нечего: при такой заступнице никакой враг не страшен».