Дело осложняется тем, что эти заказы предлагаются с условием моего присутствия на первом исполнении, во время которого от меня требуется сидеть и делать вид, что все просто потрясающе.

Что и произошло, когда Булез дирижировал первым концертным исполнением «Рая Дюпри», «Совершенно незнакомого человека» и «Морской авиации в искусстве?». Все они были недостаточно отрепетированы.

Гнусная вышла премьера. Булезу пришлось силком тащить меня на сцену и заставлять раскланиваться. Во время концерта я сидел на стуле сбоку от сцены и видел, как по лицам музыкантов струится пот. А на следующий день им предстояло явиться в студию и все это записать.

Играя в новую музыку, все идут на риск. Рискует дирижер, рискуют исполнители, рискует публика, но больше всех рискует композитор.

Исполнители вполне могут сыграть его произведение с ошибками (плохое настроение; мало репетировали), а публике не понравится, поскольку «плохо звучит» (скверная акустика; невыразительное исполнение).

Тут «второй попытки» не бывает — у публики всего один шанс послушать вещь: даже если в программке сказано «Мировая премьера», как правило, следует читать: «Последнее исполнение».

Прежде чем публика сможет сказать, нравится ей произведение или нет, ей нужно послушать. Прежде чем она сможет его послушать, ей необходимо узнать, что оно существует. Чтобы оно существовало в том виде, в каком его можно послушать (а не только на бумаге), оно должно быть исполнено. Для того чтобы с ним познакомилась большая аудитория, исполнение должно быть записано, а пластинка выпущена и распространена через розничную торговлю.

И все-таки интересная новая музыка существует. Несмотря на все мои грубости в этой главе, я знаю, что искренние оптимисты продолжают ее сочинять. Так где же она тогда, черт подери? Я рад, что вы спросили! В тех редких случаях, когда ее все-таки записывают, никто не оказывает ей Крепкой Поддержки (или хотя бы Хилой Протекции), и любая публика, что могла бы с удовольствием слушать, с трудом ее находит.

Мистеру Лавочнику на все насрать — ему важно отправить за дверь как можно больше пластинок Майкла Джексона. Ему тоже приходится платить по закладной. А «Суперкрутого концерта Coca Ота», который раньше заканчивал свои дни на полках «Бина-29» — где-то в самой глубине, — давно нет даже там.

Если мы рассчитываем создать в США какую-то музыкальную культуру, достойную сохранения для будущих поколений, нужно хорошенько разобраться в системе, от которой зависит, как делаются вещи, зачем они делаются, как часто они делаются и кто берется их делать.

На военно-воздушной базе Эдвардс (1956–1959) у отца имелся допуск к строжайшим военным секретам. Меня в тот период то и дело выгоняли из школы, и отец боялся, что ему из-за этого понизят степень секретности? а то и вовсе вышвырнут с работы. Он говорил, что если я возьмусь за ум и буду хорошо учиться, он отправит меня в Мэриленд, в Консерваторию Пибоди. Наверное, думал: «Что ж, это музыкальная школа. Он хочет заниматься музыкой… Инженером быть не хочет… Пускай едет — может, утихомирится», однако я тогда уже так возненавидел «образование», мне так опротивела школа — любая, консерватория или не консерватория, — что у меня пропало всякое желание учиться где бы то ни было.

Думаю, отец был интересным человеком — хотя мы с ним не очень-то ладили. У него были способности к математике — он написал (и сам издал) книжку о теории вероятности в играх. Он всю жизнь мечтал написать «Всемирную историю» с Сицилией в центре мироздания. (Можете себе представить, как смеялся бы житель Рима — то есть как в Италии относятся к сицилийцам? И как римляне относятся ко всем остальным?)

В основном я старался не путаться у отца под ногами — думаю, он, как мог, старался не путаться под ногами у меня. Занявшись «шоу-бизнесом» и заработав денег, я купил родителям дом, и тогда, по-моему, они решили, что со мной все в порядке.

Отец умер, когда я был на гастролях. В 1973 году — мы тогда работали в театре «Серкл Стар» в Финиксе, Аризона. В мое отсутствие похоронами занималась Гейл — она до сих пор рассказывает о парне из похоронного бюро, который носил зажим для галстука в виде серебряной лопаточки.

Маме, похоже, нравится встречать мое имя в газетах, а видя меня по телевизору, она считает, это хорошо, но она благочестивая католичка, так что трудно сказать, как на самом деле она расценивает мои слова и поступки.

Мне кажется, если всю жизнь ждешь от родителей «санкций», «одобрения» или какого-то «вознаграждения», совершаешь большую ошибку. Чем раньше скажешь: «Ладно, они — это они, а я — это я, будем приспосабливаться к жизни», — тем легче вам придется в дальнейшем.

Весь мир стал бы душевно здоровее, признай мы, что родители способны свести с ума.

Я не сомневаюсь, что в известной мере дети становятся психами, поскольку их превращают в психов родители. Родители куда больше превращают детей в психов, чем телевидение и рок-н-ролльные пластинки.

Соперничать с телевидением и родителями в превращении детей в психов могут лишь религия и наркотики.

С годами мой интерес к истории так возрос, что я уже почти понимаю отцовское увлечение. Написать свою Сицилийскую Всемирную Историю ему так и не удалось, но раз у нас есть пара часов, подойдем с другой стороны — глядя на историю в фокус рок-н-ролла…

Весь мир: краткая история

Ладно, делаем вид, что подходим к вопросу серьезно…

Популярная музыка сообщает нам кое-что о популярной культуре, а та, в свою очередь, о популярных мыслительных процессах (либо отсутствии таковых).

Когда возник рок-н-ролл, взрослые скалили зубы. Нынче они занимаются под него аэробикой.

Люди, которые его исполняли, — а равно и его потребители— поначалу считались нежелательным социальным элементом. Потом наступили шестидесятые, и — чудо из чудес! — туземцы с жалкого островка неподалеку от французского побережья изобрели это колесо вторично и покатили егоназад в нашу сторону (прямо по ногам). На фоне страшного хруста по всей Америке зазвучали слова «Битлз» и «Рол-линг Стоунз».

Благодаря Британскому Нашествию мы познакомились с понятием автономной поющей группы. В то время поющие группы, чьи музыканты играли на собственных инструментах, еще не получили в Соединенных Штатах широкого распространения (у нас была музыка «серф»). Рок-пластинки еще делались солистами либо группами вокалистов, которым аккомпанировали безвестные парни, терзавшие музыкальные инструменты.

Успех британских групп изменил принцип комплектования новых американских. Им уже следовало быть автономными, ибо каждый бар, нанимавший музыкантов, желал заиметь «Битлз» или «Роллинг Стоунз» в миниатюре.

В этот период обнаружилось, что продажей пластмассовых кругляшей в картонной упаковке с дурацкой картинкой на лицевой стороне можно зарабатывать миллионы — а то и миллиарды — долларов.

Первыми «Большие Бабки» стали заколачивать изворотливые подонки, которые нагло наебывали группы «ду-уоп». Пройдохи играли в гольф, а певцы бесследно исчезали в призрачной стране шприцев и препаратов.

Наступили семидесятые. К тому времени хозяева американских корпораций уже возомнили, будто знают ОТВЕТ, по каковой причине миру посчастливилось познакомиться с искренностью и задушевностью корпоративного рока.

Корпо-рок переродился в «диско», придуманное в расчете на то, что музыка, штампуемая не-людьми, лучше и дешевле музыки из «альтернативных источников».

Все те милейшие люди, что владели барами и клубами, где группы становились на ноги, перестали нанимать музыкантов, заменив их проигрывателями, мощными усилками и мигалками.