Когда люди из Секретного Ведомства По Руководству Всем узнали о Дебби, их охватил трепет восторга. Она была безупречна. Она была безнадежна. Им нужна была именно такая девочка.

Ее тут же избрали на должность Воображаемого Образцового Потребителя Поп-Музыки и Верховного Арбитра Музыкальных Вкусов Всех Граждан — и с того самого момента всё музыкальное в нашей стране должно было видоизменяться в соответствии с тем, что они сочли ее желаниями и потребностями.

«Вкус» Дебби определял форму, цвет и размер всей музыки, что продавалась и передавалась по радио в Соединенных Штатах во второй половине двадцатого века. В конце концов Дебби выросла, стала в точности как мамаша и вышла замуж за парня, который оказался в точности как папаша. Каким-то образом она умудрилась размножиться. В настоящий момент люди из Секретного Ведомства внимательно присматриваются к ее дочке.

Так вот, действительно ли Дебби должна интересовать вас как серьезных американских композиторов? Думаю, да.

Поскольку Дебби предпочитает короткие песенки о взаимоотношениях мальчиков и девочек, поющиеся лицами неопределенного пола в кожаной униформе садомазохистов, а также ввиду того, что речь идет о Больших Деньгах, крупные компании звукозаписи (которые всего несколько лет назад временами отваживались вкладывать капитал в новые произведения) позакрывали почти все отделения классики, практически отказавшись от записи новой музыки.

Утех мелких фирм, которые этим еще занимаются, никуда не годная система распространения. (А у некоторых никуда не годная бухгалтерия — они могут выпустить запись, а денег не заплатить.)

Все это усугубляет основную проблему, касающуюся живых композиторов: они любят есть. (Едят они в основном нечто бурое и комковатое — и нет никакого сомнения в том, что такое питание влияет на всю их продукцию.)

Работа композитора состоит в украшении отрезков времени. Без украшающей его музыки время — всего лишь набор скучнейших производственных сроков или дат, когда платят по счетам. Живые композиторы имеют право на достойное вознаграждение за использование их сочинений. (Мертвые ничего не требуют — вот почему всюду предпочитают исполнять их музыку.)

Есть и другая причина популярности Музыки Мертвецов. Дирижеры отдают ей предпочтение, поскольку главное для них — это получше выглядеть.

При исполнении произведений, в дебрях которых оркестранты блуждают со времен учебы в консерватории, репетиционные расходы сводятся к минимуму — исполнители работают в режиме музыкального автомата, с легкостью изрыгая из себя «классику», а высокооплачиваемый приглашенный дирижер, не обремененный «проблематичной» партитурой, мечется в притворном экстазе к вящему удовольствию дам из комиссии (жалеющих лишь о том, что он надел брюки).

«Эй, дружище, ты когда в последний раз шел против нормы? Что? Рисковать не можешь? Слишком многое поставлено на карту в старушке альма-матер? Некуда больше податься? Нет специальной подготовки для "ухода на сторожовку"? Берегись! Они возвращаются! Все та же компания из старого анекдота: ТЫ с двумя миллиардами ближайших друзей стоишь по шею в дерьме, и все бубнят: "НЕ ПУСКАЙТЕ ВОЛНУ"»

Это смертельный страх перед разгромной рецензией какого-нибудь глухого на оба уха элитарного критика, из тех, кто первое исполнение каждого нового сочинения расценивает как повод поизощряться в остроумии.

Это оправдание никуда не годных выступлений музыкантов и дирижеров, которые звуки Разогретых Покойничков предпочитают всему, что состряпано на памяти живущих (и становятся, таким образом, помощниками музыкальных критиков, но почему-то более обаятельными).

Это предлог для того, чтобы хвататься за ту же Серийную Родословную, причем в полной уверенности, что больше уже никто не проверит.

Уложите их на обе лопатки, дамы и господа! Накажите себя сами, пока этого не сделали они. (Если вы сделаете это коллективно, права на телепоказ могут принести неплохой доход.) Нынче же приступайте к разработке плана, чтобы встретить следующую конференцию во всеоружии. Переименуйте свою организацию из АСУК в «МЫ»-НАС-СУК, раздобудьте цианистого калия, подмешайте в чашу с белым вином, что так любят «артистические натуры», и ужальте Великана!

Если нынешний уровень невежества и безграмотности сохранится, лет через двести или триста людей охватит ностальгия по товарам нашей эпохи — и угадайте, какую музыку они будут исполнять! (Разумеется, они будут исполнять ее так же плохо, а композиторы не будут получать за свои сочинения ни гроша, ну и пусть. Зато вы не сдохли от сифилиса в бардачно-опиумном ступоре, нахлобучив на голову седой кудрявый парик.)

Вот и все, друзья. Будьте паиньками — вкладывайте деньги в недвижимость. От вас требуется сущая мелочь — сказать студентам: «НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО! ОСТАНОВИТЕ БЕЗУМИЕ! НЕ ПИШИТЕ БОЛЬШЕ СОВРЕМЕННОЙ МУЗЫКИ!» (Если вы этого не сделаете, кто-нибудь из юных вонючек подрастет, вылижет больше жоп, чем вы, заимеет шарф длиннее и эффектнее, музыку сочинять примется куда более загадочную и пресную, чем ваша, — и готово! Плакала ваша ставка.)

С Булезом я познакомился, послав ему несколько оркестровых партитур в надежде, что они заинтересуют его как дирижера. Он ответил, что дирижировать не сможет: у него имеется камерный оркестр из двадцати восьми инструментов, но симфонического в его распоряжении во Франции нет (а если бы и был, Булез, скорее всего, отказался бы, потому что, как он заявил впоследствии, не любит «французского оркестрового звучания» и предпочитает Симфонический оркестр «Би-Би-Си»).

Свой первый булезовский альбом я купил в двенадцатом классе: выпущенную фирмой «Коламбия» запись «Le Marteau sans Maitre» («Молот без хозяина») с дирижером Робертом Крафтом, а на другой стороне — «Zeitmasse» («Временная масса») Штокгаузена.

Примерно через год мне удалось раздобыть партитуру. Слушая пластинку и одновременно разбирая партитуру, я заметил, что исполнение не совсем точное. Позже я приобрел запись «Le Marteau», сделанную фирмой «Тернэбаут» с Булезом в качестве дирижера, и к своему удивлению обнаружил, что он значительно замедлил первую часть по сравнению с темпом, указанным в партитуре. Когда мы встретились, я не преминул на этот счет позубоскалить.

Булез, по одному из любимых выражений Томаса Нордегга, «серьезен, как раковая опухоль», хотя бывает и смешным. Он немного напоминает персонажа Херберта Лома в фильмах о «Розовой Пантере». «Психотическое подмигивание» ему не свойственно, зато свойственна нервозность, от которой он того и гляди — если повод подвернется — примется безудержно хохотать.

В Париже, перед записью «Совершенно незнакомого человека», мы с ним отправились завтракать. Он заказал нечто называемое brebis du (заполните пропуск) — я понятия не имел, что это такое. Какое-то мясоподобное вещество с полупрозрачной приправой на странном латуке. Булез, похоже, и вправду с удовольствием это ел. Предложил мне попробовать. Я спросил, что это такое. Он сказал: «Ломтики коровьего носа». Я поблагодарил и вернулся к своему перечному стейку.

В 1986-м или 87-м году я видел, как Булез дирижировал в Линкольн-центре Нью-Йоркским филармоническим с солисткой Филлис Брин-Жулсон. Публика попалась абсолютно невоспитанная. В первом отделении исполнялись сочинения Стравинского и Дебюсси; второе было целиком отдано произведению Булеза. После антракта публика вернулась, дождалась, когда он начнет свое произведение — очень тихое по сравнению с первыми двумя, — а потом едва ли не половина слушателей встала — с грохотом — и вышла вон. Булез продолжал дирижировать.

Будь у меня возможность, я бы с удовольствием схватил микрофон и заорал: «Сесть, недоумки! Он же "Настоящий"!»

После выхода альбома Лондонского Симфонического я отверг не менее пятнадцати заказов от разнообразных камерных музыкальных ансамблей со всего света, предлагавших мне деньги за то, что я сочиню для них музыку. Будь я начинающим композитором, все это привело бы меня в неописуемый восторг, но теперь у меня попросту нет времени, и к тому же я содрогаюсь при мысли о том, во что превратится музыка, если на репетициях не будет меня.