Однажды отец его, дьячок, перемещался в другой приход и должен был взять в его столе переместительный указ. Дня четыре отец ходил в консисторию, и сынок всё отговаривался, что дела по горло, указ писать некогда. Наконец, приходит отец, сынок встал и говорит: «Ты, тятинька, я вижу, хочешь выехать «на сухих»! У меня положено три целковых за переместительный указ; борозды не порть и ты; а то, на тебя глядя, и другие не станут давать. Ты, тятинька, не обсевок в поле, три рубля выложь!»

— Ах ты!...

— Ты, тятинька, не ругайся, а то секретарь услышит, велит тебя вывесть, и мне будет стыдно за тебя.

Отец поругал—поругал да и отдал три рубля, а сынок вынул из ящика приготовленный уже указ.

Что Г. был негодяй, — это ещё ничего бы, негодяев много везде. Но странно, даже обидно, то: неужто отцы члены консистории не знали, что между их столоначальниками есть такие негодяи!...

В прежнее время столоначальники рассматривали следственные дела, и они же писали и самые решения. Членам консистории приходилось только списывать и исправлять грамматические ошибки столоначальников. А недавно умерший член консистории В. И. Жуков, в начале своего членства, как только дело, мало-мало, серьёзное, то возьмёт его на дом и отправляется с ним к благодетелю своему, помещику-дельцу Протопопову; тот напишет ему мнение, Жуков перепишет и несёт в консисторию.

Теперь дела изменились к лучшему, нет спора, но, однако же, до сих пор консистории решают все дела, основываясь исключительно на том, что́ есть в следственном деле. Они не требуют никаких личных объяснений или разъяснений дела, не входят в обстоятельный рассмотр причин того или другого поступка; пред ними исписанная бумага, — и по ней решается участь человека, тогда как полагаться исключительно на эту бумагу крайне сомнительно, потому что следователь, если не имеет возможности дать вид следствию совершенно по своему произволу, то всегда может или сгладить, или увеличить значение вины подсудимого. И на этих-то, неверно выставленных, фактах основывается решение дела. Скажу об одном случае из собственной практики.

В одной из деревень С. губернии жил помещик, некто В. Оставшись малолетним после отца, он лет 5–6 потолкался около гимназии, записался в канцелярию губернатора, получил чин, — и зажил на славу. Слишком более 12 тысяч рублей он проиграл в карты, однажды, в день похорон своей матери. Неразлучными друзьями и спутниками во всех кутежах и безобразиях его были особенно два члена провиантской комиссии С. и Д. Однажды компания друзей, человек в 15, ввалила в театр, в то время, когда народ выходи уже из него, вошла в ряды кресел и В. закричал: «Тысячу рублей! Начинай с начала!» Компания подхватила: «Мы даём другую тысячу, с начала начинай!» И, минут через 15, занавес поднялся. В средине второго или третьего действия В. заорал: «Довольно! Иди все в Барыкинскую гостинницу!... По тысяче рублей на рыло: пляши русскую, в чём мать родила!» И каждое рыло получило по 1000 рублей.

О В. можно было бы сказать многое, но я скажу только это, чтоб дать понятие, что́ это был за господин.

Рядом с В. по имению жил некто старик В. П. И. Это была знаменитость другого рода. О нём, тоже, нужно сказать слова два-три.

В селе Г. жила старушка-барыня К. Это была, как две капли воды, Гоголевская Коробочка, но только барыня была богатая, хотя и безграмотная. Я был у неё в доме раза три, и знал её хорошо. У неё был дочка Машенька, и такая же простенькая, как её матушка, как она звала её.

По какому-то случаю родственники покойного мужа К. стали отбивать у неё часть имения, — село, крестьян и земли около 2000 десятин. Переполошилась старуха, и поскакала в город С. Там сказали ей, что дело её пропащее, и что помочь ей может разве один только П., как известный делец. Она к нему.

— Отдайте за меня Машеньку, и в приданое село Н. Иначе отобьют его!

— Помилуй, отец родной! Ты и не из дворянского роду, и старик, возможно ли это! Бери денег, сколько хочешь, а Машеньку не отдам.

— Ну, как знаешь!

Ходаком с противной стороны был он же; П. И. имение отбил. Барыня в отчаянии скачет опять в С. и бросается к П.

— Бери за себя мою Машеньку, бери всё, но отсуди вотчину! Пропадай всё, лишь бы только не досталось им!

Снова П. начал будоражить дело, снова началась бесконечная переписка, — и суд решил возвратить имение К. Прилетает П. с радостной весточкой к наречённой своей тёще: «Ну, говорит, теперь дело за свадьбой! Дело наше порешено, велено имение возвратить вам...»

— Нет, В. П., бери денег, сколько хочешь, а Машеньку за тебя не отдам!

Поспорили, покричали, и расстались.

П. поднимает снова дело, и имение отбил. Прилетает старуха к П.

— Что ты, изверг, кровопийца, сделал со мной! Опять отбил!

— Отбил. Отдай Машеньку, всё твоё опять будет.

— Ну, бери, кровопийца!

— Нет, теперь уж не обманешь. Давай сперва повенчаемся.

Побилась-побилась старуха, да и выдала свою Машеньку.

П. начал дело снова, долго тянулось оно, но, наконец, всё-таки, имение отбил, и сделался помещиком села Н. Напротив церкви он выстроил хороший дом, отделал два запущенных сада и развёл пчёл. В конце 1840-х и в начале 1850-х годов в этом селе был священник некто Д., мужчина грубый до крайности. Однажды, рой барских пчёл и привейся на колокольню. Поп с лукошком, барин с роевней туда! Один кричит: «У меня улетел, — мой!» Другой орёт: «Ко мне привился, — мой!» — Да и сцепились... Оба были высокого росту, здоровенные, но только священник, по летам, годился барину во внуки. Долго ломали они рёбра друг другу; наконец, священник, как-то, изловчился, да и пырнул барина в за-шей с лестниц, — и завладел роем.

Не желая простить такой обиды священнику и, вместе, не желая компрометировать себя из-за роя, П. и подговорил соседа своего В. подать на него прошение и требовать вывести его из прихода.

В. подал прошение такого рода (дословно): «Священник Д. несвоевременно крестит, несвоевременно венчает, несвоевременно хоронит, несвоевременно служит обедни и несвоевременно исправляет требы. Поэтому покорнейше прошу, ваше преосвященство, вывесть его из нашего прихода». Мне велено было произвесть следствие.

Кляузы неприятны какому бы то ни было следователю, не люблю их и я. Но тут жалуются на священника такие люди, в которых, самих-то, нет ни стыда, ни чести, ни совести... И я положил себе, ещё заранее, оправдать его во что бы то ни стало, хотя бы даже и оказались за ним какие-нибудь проступки.

В. выслал мне своего старосту депутатом, с барской печатью. Но, к счастью священника, у старосты была в это время, какая-то родственная свадьба; я в первую же ночь отпустил его погулять, чему он был радёхонек. Утром он пришёл ко мне в квартиру пьяный, и весь день проспал. Ночью я отпустил его опять, — и так целую неделю. Он отдал мне свою печать, — и я писал, что знал и прикладывал её, где нужно. Священник вышел у меня чуть не святым. Правда, что за ним не было никаких важных проступков; он только, вообще, грубо по временам обращался с прихожанами и иногда заставлял по долгу ждать себя при требоисправлениях.

По следствию консистория нашла священника невинным и оставила на прежнем месте.

Я, конечно, не единственный в міре следователь, который не ставил каждого слова в строку. Множество следственных дел, и по более важным делам, которые производятся несравненно ещё более пристрастно. Консистории же, не имея под руками ничего, кроме исписанной бумаги, по необходимости должны решать многие дела несправедливо, по несправедливо произведённому следствию, — это неизбежно. Будь гласное судопроизводство, тогда и следователи были бы осторожнее, и дело выяснилось бы точнее, и решения были бы справедливее. Теперь же у нас много значит и личное отношение судей к подсудимым, и потому случается иногда: консистория решит дело так, а Св. Синод, при беспристрастном обсуждении всех обстоятельств, перерешает совсем иначе. Нам, например, известен такой случай: один священник повенчал солдатку вторым браком по удостоверению полиции о смерти её первого мужа. После оказалось, что муж её жив. Консистория определила послать его на четыре месяца в монастырь, Св. же Синод определил сделать ему за неосмотрительность замечание, — и только. Правда, что и в гражданском гласном судопроизводстве существует не даром целая лестница судебных инстанций, и на каждой ступени дела́ решаются по-своему; но думается, что при открытом судопроизводстве менее бывает ошибок в решении, чем при закрытых дверях, — втихомолку. Будь закрытый суд и самый справедливый, он всё-таки внушает к себе недоверие, даже при всём беспристрастии его и всём желании судей быть справедливыми. Прежние злоупотребления глубоко залегли в душу и память о них изгладить не легко. А если что-нибудь всплывает на верх и ныне из старой закваски, то бывает даже обидно пред другими сословиями.