По мере того, как проходят дни и Меланэ кажется все более уверенной (но в чем?), Эгон чувствует, как исчезает его уверенность под влиянием какого-то противоположного процесса. Чего она хочет? Что она переживает? А он, как он собирался вести себя? Как он ведет себя в действительности? Краткое прозрение в саду — это не Талита, он может, он имеет право (он обязан?) позволить проявиться своей нежности к ней — это освободившее его прозрение больше не повторяется. Правильно ли он поступил? Или это было ошибкой?

Он отдает себе отчет в том, что на самом деле старается избежать единственного достойного внимания вопроса: верит ли она, что любит его, или она сознает, что дело совсем в ином? Он был готов поспорить, что она не любит его и что скорее поймет это, разделяя с ним ложе. Но если все не так? Если вместо того, чтобы избавить ее от душевных страданий, он, напротив, еще глубже погружает ее в отчаяние? Кажется, она не требует от него ничего сверх того, что он дает ей, но и это может быть маской. Что же скрывается за ней?

В конце второй недели он не выдерживает. После любовных объятий он задает ей вопрос, включающий в себя все прочие вопросы:

— А твое Путешествие, Меланэ?

— Хорошо, что ты спросил, — отвечает она спокойно. — Я отправляюсь завтра.

Эгон молчит. Девушка кладет руку на его обнаженную грудь. Это не ласка, а всего лишь стремление к физическому контакту.

— Ты хочешь, чтобы я осталась? — весело спрашивает она. Но он хорошо видит, что голубые глаза смотрят на него необычайно пристально. Он медленно качает головой:

— Нет, конечно, если ты решила уйти.

— Я сейчас говорю с Эгоном, а не с наставником. — Ее голос отчетлив, как никогда, и в вопросе нет ни малейшей двусмысленности. — Ты хотел бы, чтобы я осталась?

Ни малейшей лазейки. Он должен ответить.

— Я всегда полагал, что ты уйдешь, — медленно произносит он. Она не убирает руку, лежащую на его груди.

— Я тоже так считала. Но я хотела бы… проверить.

Он озадаченно всматривается в ее лицо, стараясь не поддаваться чувству облегчения. Не слишком ли она спокойна? Она глубоко дышит, и Эгон чувствует, что она заставляет себя не прерывать физический контакт между ними.

— Я люблю тебя, Эгон. Или думаю, что люблю; все равно результат будет тем же. Я мыслю, следовательно, я существую. — На ее лице мелькает безрадостная улыбка. — Я не могу, не хочу оставаться здесь, чтобы разобраться, люблю ли я тебя в действительности или не люблю, как ты считаешь. Ожидание было бы слишком тяжело. Я никогда не умела ждать. И из меня, видишь ли, не получится хорошей наставницы.

Эгон чувствует, как ее рука вздрагивает на его сердце. Он кусает губы, чтобы заставить себя молчать, и девушка продолжает:

— Кроме того, я все время думаю о ней. Значит, я должна уйти. Вот и все.

И она убирает руку. Она больше не может выносить контакт между ними. Она обхватывает руками свои колени, стараясь сдержать нервную дрожь. Но она все так же прямо смотрит в глаза Эгону, бросая ему вызов, умоляя его, стараясь заставить его правильно сыграть свою роль.

Он начинает говорить не сразу, просто потому, что не может. Жесткий, ох, и жесткий же характер у этой девицы! Разорвать все узы разом, грубо, чтобы избавиться от него (избавить его от себя?) единственным способом: уйти. Завтра. Она же ничего не говорила ему раньше! На протяжении двух недель она не обмолвилась ни единым словом. И он не смог ничего понять!

Он прислоняется к спинке кровати, натягивает на себя простыню: ему холодно.

— Будут другие Эгоны, — произносит он наконец.

— Я знаю. Может быть, я столкнусь с хорошим Эгоном в подходящий момент.

— Ты будешь искать его?

Взгляд голубых глаз внезапно уходит в сторону.

— Поживем — увидим.

После продолжительного молчания Эгон негромко говорит:

— Я предпочел бы, чтобы… чтобы ты ушла по-другому, Меланэ.

— Но у Путешественниц есть свои мотивы для ухода.

Он хотел бы прикоснуться к ней, но не может. Он хотел бы говорить, заполнить словами внезапно разверзшуюся между ними пропасть… На глазах появляются слезы, и ему приходится совершить усилие, чтобы сдержать их поток. Девушка встает. Сквозь слезы он плохо видит выражение ее лица. На несколько мгновений она останавливается возле него, затем легко касается мокрой щеки и тихо говорит страшные слова:

— Мне очень жаль.

После этого она исчезает.

Когда на следующий день она вступила на Мост, Эгон работал со своей группой стажеров. Он больше не видел ее. Он ждал всю ночь; она должна была прийти, она не могла исчезнуть просто так! Но она ушла. Утро прошло, и Эгон не помнил, что он говорил стажерам. Потом он обедал. После нескольких глотков он ушел из столовой, чтобы направиться куда-нибудь, куда угодно, где никого нет.

Он осознал, что находится перед дверью в комнату Меланэ. Записка! Может быть, она оставила записку? Он презирает себя за эту надежду, но все же толкает дверь. Разумеется, комната не выглядит опустевшей; все осталось на своих местах. Путешественники ничего не берут с собой. Аккуратно заправленная постель, на стене над ней гитара. Письменный стол… Эгон вздрагивает: стекло в дверце небольшого книжного шкафа разбито. Осколки, упавшие на пол, убраны, но небольшие кусочки стекла все же поблескивают среди пятен крови, запачкавшей ковер.

— Она порезалась сегодня ночью, — раздается позади Эгона голос Тенадена. — Она поскользнулась и пыталась удержаться на ногах, опираясь на дверцу шкафа. Стекло не выдержало, и…

Странный тон Тенадена, странный взгляд… Он хочет сказать ему что-то совсем другое…

— Бедняжка очень глубоко порезалась. Она просила, чтобы вас не будили. Вирри зашивал порезы часа два, не меньше. Несмотря на раны, она настаивала, чтобы ее уход не откладывали… Бывает, что травмы исчезают во время Путешествия, для этого нужно, чтобы сознание было подготовлено. Мы не стали удерживать ее.

— Она порезалась, — тупо повторяет Эгон. Ужасное ощущение, что ты должен проснуться, но тебе это никак не удается.

— Да, она сильно порезала руку. Правую. Три средних пальца. Был поврежден нерв, так что она, очевидно, не сможет сгибать фаланги.

Слова долетают до Эгона откуда-то издалека. Он не знает, откуда, потому что ничего не видит вокруг. Кто-то берет его за локоть и подталкивает; он идет. Споткнувшись, он ощущает коленом что-то мягкое; чья-то рука нажимает ему на плечо; он садится. Это кровать.

Правая рука… Пальцы… Не может сгибать их…

Он видит правую руку Талиты, средний и указательный пальцы, так нелепо лежащие на струнах гитары. Он слышит смех Талиты, когда она показывает ему, что может сгибать последнюю фалангу одного пальца независимо от других. Средний и указательный пальцы правой руки выпрямлены, тогда как последняя фаланга безымянного согнута. И улыбка, застывающая на лице, и долгая, долгая пауза, во время которой улыбка становится совсем другой. «Как раз перед тем, как отправиться в мое первое Путешествие». И нежное прикосновение к его щеке.

Талита.

Меланэ.

Позднее, сидя в саду с Тенаденом, он смог наконец сформулировать первую осмысленную фразу. Он спросил:

— Это ты сказал ей?

— Именно это я хотел спросить у тебя, — ответил старик.

Эгон несколько секунд соображает, потом отрицательно мотает головой. Нет, он никогда не говорил Меланэ о покалеченной руке его Талиты. Он вообще очень мало рассказывал Меланэ о Талите. Но… Первая из Талит, прошедших через Центр, потеряла правую руку во время одного из Путешествий: четыре других не имели каких-либо повреждений правой руки. Но у самой последней были, кажется, обморожены пальцы на правой руке?

— Она не стала бы делать это нарочно, — бормочет он. Это, скорее, молитва, чем утверждение. Добровольно покалечить себя в момент ухода, зачем? Чтобы походить на его Талиту? Нет. Ведь она даже не знала об этом!

— Так ты не говорил ей?