Хватит слоняться праздно по безднам.

Надо заняться чем-то полезным.

Скажем, печати купить и начать

Ставить на каждом закате печать.

Чтобы закат у дороги шоссейной

Как экспонат изучался музейный,

Чтобы из мира он выбыл со штемпелем,

Зарегистрирован розово-пепельным,

Чтобы отметил спектральный анализ,

Как эти краски хрустально менялись.

Может быть, дети в столетье тридцатом

Сложат по этим соцветьям закаты,

Сверят по рубрикам, сложат по кубикам,

Смажут по небу карминовым тюбиком,

И над каким-нибудь городом хмурым

Небо зажгут золотым абажуром, —

Это стихи мои вспыхнут, как хворост,

Это закат мой зажжется ещё раз.

Я умиленно составлю каталог

Дынно-лимонно-оранжево-алых,

Медных закатов,

Дымных закатов,

Летних закатов,

Зимних закатов,

Тощих и розовых

В рощах березовых,

Распространённых

В тихих затонах,

Свет расплескавших

В лиственных чащах,

В бешеной ярости

Брошенных в заросли,

Где-то на пастбищах

Медленно гаснущих,

Золототканых

На океанах.

— А закат все ниже стекал

И наполнял сияниями

Вечернего неба стакан,

Поставленный между зданиями.

Он жил лохматым зачумленным филином,

Ходил в каком-то диком колпаке

И гнал стихи по мозговым извилинам,

Как гонят самогон в змеевике.

Он весь был в небо обращен, как Пулково,

И звезды, ослепительно-легки,

С ночного неба просветленно-гулкого,

Когда писал он, падали в стихи.

Врывался ветер громкий и нахрапистый,

И облако над крышами неслось,

А он бежал, бубня свои анапесты,

Совсем как дождь, проскакивая вкось,

И в приступе ночного одичания

Он добывать со дна сознанья мог

Стихи такого звездного качания,

Что, ослепляя, сваливали с ног.

Но у стихов совсем другие скорости,

Чем у обиды или у беды,

И у него с его судьбой напористой

Шли долгие большие нелады.

И вот, когда отчаяние вызрело

И дальше жить уже не стало сил, —

Он глянул в небо и единым выстрелом,

Все звезды во вселенной погасил.

Неслышно входит городское лето

В отмеренное для деревьев гетто,

Где пробегает по дорожке пёс

И где деревьев несколько вразброс,

Тревожно размещая светотени,

Стоят, как декорации на сцене.

А чуть поодаль — каменный потоп:

Плывет за небоскребом небоскреб,

И снова небоскреб за небоскрёбом

Вздымается гигантом темнолобым.

А я стою под ветром и листвой,

Я от листвы и ветра сам не свой,

И этот сад почти как остров странен,

Мне кажется, что я — островитянин,

И что когда-то, может быть, в раю,

Я видел эту бедную скамью,

И эту невысокую ограду,

Я помню пса, бегущего по саду,

И предо мной встает со дна морей

Сад затонувшей юности моей.

Что с деревом делать осенним,

С оранжевым сотрясеньем,

Плеском и колыханьем,

С блеском его чингисханьим,

С этим живым монистом,

С деревом тысячелистым?

С деревом тысячелистым,

Резким, броским и тряским,

Истым импрессионистом

По хлестким мазкам и краскам!

С деревом, что смеётся,

С деревом-знаменосцем!

Глянь на его богатства, —

Некому с ним тягаться!

Осень в него вложила

Золотоносные жилы,

Солнца вкатила столько,

Что светится, как настойка!

С неба закаты взяты

И влиты в него закаты,

Гнется под ветром крупным,

Бьется цыганским бубном, —

Не дерево, а кутила,

Осень озолотила!

Что с деревом делать осенним,

С круженьем его, с крушеньем,

С его золотой падучей?

Листья сгребаем в кучи

И меж домов громоздких

Сжигаем на перекрёстках.

Алебастром сверкает гостиница,

А вокруг нее пальмы павлинятся

И, качаясь по ветру размашисто,

Синевою небесною мажутся,

И дрожит над своими пожитками

Море, шитое белыми нитками.

А над морем, над пляжем, над пальмами

Ходит солнце — охотник за скальпами,

Озирается, по небу ходючи,

И ножи его блещут охотничьи…

И лежу я под пальмами этими,

Говорю я с тысячелетьями,

С ветром, солнцем, и морем, и сушею,

И что мне говорят они — слушаю.