Ребята услышали. Поняли: можно подойти. Сели в круг, молча выпили по сто грамм за упокой души бедной Люськи и затянули на всю округу:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
Где-то вдалеке в ответ прозвучали длинные автоматные очереди...
... Нет, не мог Степан ударить Витьку. Ни при каких обстоятельствах не мог.
Через товарищей своих боевых удалось Степану разыскать телефон Виктора. Созвонились, договорились встретиться в пивном ресторанчике. Виктор вошел, когда Степан уже сидел. Смотрел пустыми глазами в меню. Ничего не видел. Ждал дружбана.
Виктор стоял – могучий, здоровый, без улыбки. Ну, Глыба, он Глыба и есть.
Молча обнялись и застыли. Просто стояли посреди ресторана два мужика. В немом объятии. Но столько в нем было всего, в этом дружеском единении: и боль, и память, и грусть, и печаль, и радость встречи, и горечь, и дружеская любовь, и благодарность судьбе! Они не виделись лет пятнадцать.
Тогда, после Афгана, встречались пару раз, потом потерялись как-то...
–?А я, знаешь, Степа... Я бы не только ударить... Я сейчас любого убить могу.
–?Что так?
–?Ты помнишь, как Люська умерла?
Ему непросто далась эта фраза. Желваки заходили, кадык обострился.
–?Конечно.
–?Так вот. Дочка же у меня. Маша. Машенька... Ну... Замуж вышла. Не успела школу окончить, в восемнадцать лет выскочила. Парень неплохой. Постарше ее, посерьезней. Но я не о том...
Он помолчал, отхлебнул пива.
–?Рожать ей через месяц. Я всех врачей на ноги поднял, в лучшие клиники устраивал ее на обследования. Говорят, все нормально, никакой патологии.
–?Ну и хорошо!
–?Да пойми ты! И Люське так говорили. А потом кровотечение в родах. И все! А самое страшное: не первый это случай в их роду. С какой-то прабабкой такое же случилось, и с теткой Люськиной тоже.
–?И что делать?
–?Я договорился в хорошем центре... Чтобы роды профессор принимал, чтоб все по высшему разряду.
–?Молодец!
–?Молодец-то молодец! Только деньги бешеные. Мало того что сам контракт оплачиваешь официально. Плюс врачу. Короче, мне десятка нужна. Так что я, Степа, не обижайся, за бабки и удавлю, и завалю... У меня она одна-единственная. Нет никого больше. Если, Боже сохрани, ее потеряю, то все... Не представляю, как смогу жить...
Он опять помолчал. Потом с трудом, с болью признался:
–?Однолюбом я оказался, Степа... Не могу Люську свою забыть... Баба есть у меня, это понятно. Живем уже много лет... А сердце... сердце до сих пор по Люське тоскует...
Степан решил сменить тягостную тему:
–?Слышь, Вить... а тогда, после того, как я в обморок грохнулся на ринге... ты дрался с кем-то?
–?Да! Я тогда пятерку взял. Мне бы еще столько же.
–?Да заработаешь! Еще месяц впереди!
–?Надеюсь... Вот только рука немного заживет... Потянул, видно...
Помолчали.
–?Ну, а сам-то как живешь, Степ?
–?Да не очень... Если честно, совсем даже не очень...
–?Вот и я так же... А знаешь, почему?
–?Почему?
–?Да потому, что мы с тобой так и остались... на той войне. Мы ж к мирной жизни не приспособлены. Вспомни: ты уже до армии вполне зрелым человеком был. Не сопливым же пацаном пошел служить.
–?Нет, конечно! У меня уже и высшее образование было, и семья.
–?Ну, вот! И я так же! Институт окончил, работу интересную предлагали. А меня, видите ли, на романтику потянуло...
–?Ничего себе романтика...
–?Ты подумай, кем бы мы с тобой могли стать, если бы не война эта? А? Не знаешь! Вот и я не знаю. Но уверен: жили бы мы совсем по-другому. А сейчас: ни денег нормальным трудом заработать не можем, ни жить счастливо! Ничего не можем!
–?Выходит, лишние мы здесь, что ли?
–?Ну уж... лишние, или ненужные, или еще какие... как хочешь назови. Только никакого комфорта в душе, никакого удовлетворения. Люди живут и радуются. А мы живем и мучаемся!
После этого разговора долго не мог прийти в себя Степан. Все вспоминал слова Виктора, перебирал их про себя, прислушивался к ним. И выходило, что прав Виктор. Ох, как прав!
Вот даже сейчас: казалось бы, пусть таким непростым способом, но смог заработать. Пусть так, однако решил кое-какие проблемы семьи. И что же? Дашку без шубы оставил. Машину вынужден продавать. Должен еще остался. Клуб вряд ли примет вновь. А если и примет, то с большими штрафными санкциями, после его обморока театрального... Ну, что это за жизнь? И уже новое решение исподволь зрело в нем. Уже новые мысли зарождались где-то глубоко-глубоко... Он еще и сам не догадывался ни о чем, но то, что принято называть роком, предопределением, судьбой, уже готовилось войти в его жизнь...
В клуб пустили. Степан договорился с устроителями:
–?Если выиграю, заберу только треть выигрыша, остальное – вам. Компенсация за мой прошлый неудачный выход.
–?А если проиграешь, Степа?
–?Если проиграю... Не знаю... Буду должен.
–?Ладно! Выходи вечером! Только без фокусов.
Он выиграл. С трудом. С натугой... Опять глаз ему повредили, по почкам удар нанесли. И как это он так нелепо спиной повернулся к противнику? Но выиграл...
Выкупил у фельдшера Дашкин жакет. Бросил к ее ногам. А она посмотрела на него зло, перешагнула через белоснежный мех и молча ушла в спальню. Он сам обработал себе глаз, использовал прошлые капли, которые помогли ему тогда. Заварил почечный чай. Выпил болеутоляющее. Сидел, ждал, пока чай заварится. Потом долго пил его... Ни о чем не думал... Просто отдыхал.
А когда вошел в спальню, наткнулся на колючие глаза жены:
–?Сколько можно?
–?Ты о чем?
–?О тебе! Обо мне! О нас! Сколько можно меня мучить?
–?Как же я тебя мучаю?
–?А ты не видишь? А ты не понимаешь? А ты считаешь, что мы счастливая семейная пара?
–?Даш, ну чего ты завелась? Давай спать... Такой тяжелый день был.
–?А у меня, Степа, каждый день тяжелый. Понимаешь, каждый божий день... И никакого просвета!
–?Даш, ну что не так-то?
–?Да все не так!
Она помолчала, будто бы собиралась с мыслями, будто бы раздумывала, стоит ли говорить с ним дальше или плюнуть на все. А с другой стороны, сколько можно носить это в себе? Сколько можно молчать, подавляя себя, загоняя вглубь и слезы, и неудовлетворенность, и злость. Пусть хоть когда-то это выплеснется наружу, хоть один раз.
И она продолжала, невзирая на поздний час, на усталость, на жалкий вид измученного мужа:
–?Я смирилась с тем, что мы живем, мягко говоря, небогато. Ты видишь, я пытаюсь и сама заработать: повысили меня наконец-то, переводы на дом беру. Понятно, что все это копейки, но тем не менее. Ты тоже стараешься, я вижу. В конце концов, Бог с ними, с деньгами. Не бедствуем, и то хорошо!
–?Ну, а что же не так?
–?Степа! Степа-а-а!
Она таким долгим, таким жалобным взглядом посмотрела на мужа, что у него защемило сердце.
–?У нас с тобой не жизнь, а гонка на выживание.
–?Да ладно тебе, Даш! Почти все так живут!
–?А меня не интересуют все! Меня интересуем мы, я сама себя интересую! И как живут другие, мне наплевать. Я хочу видеть любящие глаза... Я хочу чувствовать тепло близкого человека. Я хочу, в конце концов, элементарно ощущать себя женщиной, а не спортивным снарядом!
–?А при чем здесь... снаряд? – искренне удивился Степан.
–?Да ты посмотри, как ты занимаешься любовью! Ты хоть раз проанализируй, понаблюдай за собой! Ты спортом занимаешься, а не любовью. Понимаешь? Спортом!
Он непонимающе посмотрел на нее. Она в сердцах продолжала:
–?Тебя никогда не волнует мое настроение, мое состояние. Ты не ласкаешь меня! Ты не позволяешь ласкать себя! Не замечал? Неужели ты никогда не замечал этого? До тебя дотронуться невозможно. Ты как струна натянут...
Я забыла, когда ты меня просто обнимал, гладил. Иногда мне кажется, что ты вообще меня не замечаешь... Взгляд вглубь себя, и все: ты не здесь, тебя нет.
