Ты напрягаешь зрение, чтобы рассмотреть жизнь там, внизу, в тайном американском Третьем Мире, выискивая ее признаки, точно зритель на замедленном теннисном матче. Справа мелькают отблески Лас-Вегаса, ты думаешь, что Говард Хьюз, может быть, все еще живет там, без сомнения, вместе с Джимми Хоффой и Человеком С Зонтиком. Слева гигантский лунный ландшафт — горы и ущелья. Справа — обширные соляные отмели и Солт-Лейк-Сити, дом Донни Осмонда и мормонов.

Кажется, туристы очень похожи на людей, которых ты часто видишь в картинных галереях. Они вытягивают шеи, пытаясь рассмотреть место, предмет, только для того, чтобы вернувшись домой, они могли сказать, что видели это. И этого достаточно. Мы летим над Средним Западом днем, на высоте тридцати тысяч футов. Час турбулентности, а затем скука, мы приземляемся в следующем городе на карте, Денвере и высаживаемся из самолета, надеясь встретить образы, сошедшие со страниц романов Керуака, но обнаруживаем крошечный городок с чистыми прямыми улицами и такими же умами, и прочие обольщения, которые так любят писатели-путешественники.

Я захожу в бар, где, прежде чем обслужить, у меня спрашивают удостоверение личности. Когда я спрашиваю, почему, барменша молча показывает на табличку на стене над ней. Там висит официальное уведомление Штата Колорадо. «Любой человек, желающий купить алкогольные напитки и выглядящий моложе 40 лет, должен предъявить удостоверение личности». «Мне нет сорока», говорю я. «Вам и не должно быть сорок». «Сколько вам лет?» «Двадцать пять». «Почему нужно показывать удостоверение, если ты не выглядишь на сорок?» «Это закон». Я закуриваю сигарету. «Здесь нельзя курить». «Почему?» «Нельзя курить в общественных местах, если они не являются зоной для курения». Я гашу сигарету. «А где я могу курить?» «В углу». «Под знаком?». «Разумеется». Я поднимаюсь с удобного сидения в пустой части бара и протискиваюсь в маленький угол, где уже сгрудилось человек десять, все курят, пряча сигареты в ладонь, точно они находятся в ангаре, под государственным знаком, гласящим, что ты можешь курить здесь, но не там.

Американское отношение к алкоголю, курению и сексу меня разочаровывает. Ты можешь свободно ходить с оружием, но не с сигаретой. Они такие озабоченные и серьезные, потому что держат весь мир на своих плечах. Пост-восьмидесятые, крэк и СПИД, все, кто не «проявляет заботу» о своем здоровье 24 часа в сутки, считается «источником неприятностей». Все это очень благоразумно, я полагаю, но как же это скучно. Моему поколению, выросшему в (не)зрелости 70-х, сложно приспособиться к этому новому отношению. Случайный секс для большинства людей оказался практически под запретом из-за сношений какого-то пьяного матроса с гаитянской свиньей, или это была Африканская Мартышка или сожженный Ученый?

Статистика, которая все еще уверяет, что незащищенные гетеросексуальные отношения практически безопасны, как и всякая статистика, обманчива. В конце концов, если лишь у одного человека из тысячи ВИЧ, то твой шанс — вовсе не один из тысячи. Если у тебя случился небезопасный секс с инфицированным партнером, статистика ничего не значит, когда ты оказываешься в постели с этим человеком. Как известно каждому политику, все это ложь, проклятая ложь, и статистика. Статистика не рассматривается, как абстрактная иллюзия, но, как и правда в политической сфере, предполагаемая «правда» имеет отвратительную привычку проявляться в форме новых законов. И, все сознательно ограниченные системы верований, вера в статистику отрицает случайности, совпадения или парадоксы.

Хороший пример для иллюстрации этой мысли — Парадокс Дня Рождения. Вообразите, например, что вы оказались в комнате с двадцатью четырьмя человеками, незнакомыми друг с другом. Прямая, «политическая» статистика скажет вам, что возможность того, что у двух из этих людей совпадут дни рождения 364 из 365, поскольку, разумеется, в году 365 дней, но лишь один из них может приходиться на день рождения. Средний человек, верящий в политическую статистику, может сказать, что шансы, что у двух людей из двадцати четырех в этой комнате совпадет день рождения в действительности очень невелики. На самом же деле, в комнате, где собралось двадцать четыре человека, шанс один из двух, что у двоих из них день рождения в один день.

Несомненно, шанс у двоих людей родиться в один день — 364 из 365. Однако, возможность, что у третьего человека день рождения совпадет с одним из этих двоих 363 из 365, поскольку имеется уже не одна, а две возможные даты рождения. Так, если продолжать эти расчеты для двадцати четырех человек, с учетом двадцати четырех возможных дней рождения, разница сократится до 342 из 365. Эта множественная последовательность дробей, дает цифру 46 из 100 или 46 % вероятности, что НЕТ парного совпадения дней рождения, оставляя 54 % шансов, что у двух людей из 24 совпадут дни рождения. Общественным планировщикам и гадалкам, управляющим нашими графствами, согласуясь с проектами, следует взять это на заметку. Здравые суждения относительно вероятностей вполне могут оказаться полностью ошибочными. Разумеется, статистика по СПИДу немного значит, если ваши знакомые умирают, дни моего донжуанства давно позади, но мне все еще хочется быть уверенным, что секс ради развлечения возможен, просто, на всякий случай. Выпивка, тем не менее, отличный контрацептив, но здесь мало кто пьет и даже курит, не говоря уже о наркотиках. Прошло, похоже, то время, когда люди радовались простым удовольствиям, сидели в гостях у друзей на полу, набивая за обе щеки джанк-фуд и обнаруживая, что из-за свинцовой тяжести в желудке у них нет сил потянуться за каннабисом или алкоголем. Скоро американцы начнут приглашать друзей на вечера жевания сырой пшеницы, экологически чистых фруктов, коричневого риса и тофу. Люди будут сидеть и потягивать «Перье» под сборники кошмарной «амбиентной», усыпляющей чепухи, которые считаются музыкой Новой Эры.

Я с тревогой читаю постановление конгресса, предлагающее запретить курение на всех внутренних авиалиниях Америки. Поскольку полет в огромной стране может занимать и три и четыре часа, мне страшно подумать, что станется с нервными окончаниями курильщиков, которые, к тому же, плохо переносят полеты. Неужели противотабачному лобби незнакомо чувство сострадания? Почему бы им просто не задерживать дыхание? Хотя мы якобы находимся на Земле Свободы, цензурная пропаганда и, как следствие, сама цензура, которая слывет за «осведомленность», повсюду. Но это все же лучше, чем полный запрет.

Чикаго — лучший пример того, что происходит с людьми, если их лишить выпивки — большой, красивый город с возвышающимися небоскребами Фрэнка Ллойда Райта, которые кажутся карликами по сравнению с теми, что теперь стоят на Манхэттене, расположен на берегу озера, по сравнению с которым Ла-Манш кажется тонкой струйкой воды, просочившейся из цистерны. Улицы в центре города такие же чистые и безжизненные, как в Ли-Кваг-Е в Сингапуре. С Чикаго Аль Капоне в 80-х проделали то, что надеются сделать с Глазго Джимми Бойла и Эдди Линдена в 90-х: вычистить реалистичный образ «города ножей» и населить его людьми в костюмах от Армани и стодолларовых галстуках.

Ночью, в одержимом Армани коктейль-баре на 96-м этаже Центра Джона Хэнкока, город подмигивает и манит пьяного, сбитого с толку человека сойти вниз, но когда ты ступаешь на улицу, все, что тебе удается обнаружить — сверкающие огнями рестораны и залитые неоном супермаркеты. В отличие от англичан, американцы увлекаются вечерним шоппингом с размахом, но, так или иначе, полуночные блуждания по универмагам не входят в мои представления о приятном времяпрепровождении. Чтобы найти что-то иное, нужно следовать по пятам за матросами в их девственно-белых костюмах, сворачивающих с центральных улиц в темную ночь.

Я не слишком люблю блюз. Как и традиционный джаз, он напоминает мне о грубых пьяницах в унылой одежде, чье представление о свободе сводится к постукиванию ногой под столом, производя при этом ужасный жалобный визг, заниматься этим с убеждением и без смущения способны лишь американцы. Блюз — это слишком домашний дядя Том, слишком почтительный и слишком старый, к тому же слишком технически изощренный и чуждый британскому образу жизни, поэтому, естественно, я остаюсь к нему абсолютно безразличен. Но не здесь. Я мог бы цинично заявить, что всякий раз, когда ты видишь, как слепой девяностолетний старик пытается играть на гитаре, ты понимаешь, насколько лучше живется тебе. Но это не так. Испарения собираются под потолком и спускаются оттуда, облепляя твое лицо, как теплый туман, запах травы и бурбона, анонимное столкновение тел в темноте и горькая правда о любви, смерти и жизни, которую тебе здесь объясняют, заставляет забыть о высокомерии, когда на крошечной сцене появляется чернокожий человек, освещенный одиноким лучом света и показывает тебе, кто придумал музыку. Первый западный стиль, попытка вывести музыку из сферы Высокой Культуры или чисто семейного развлечения заставляет тебя вспомнить, сквозь пурпурную дымку, что значит быть в клубе, ничего не делать, просто слушать группу. Потому что лучший Блюз — это другая форма искусства, которая выражает и отражает борьбу со скукой повседневной жизни и борьбу за выживание. Форма искусства, которая берет «реальную» жизнь и показывает тебе, какова она на самом деле. Искусство в осколках разбитого зеркала. Это не искусство рекламы и не возвышенное искусство, это просто лекарство от жизни под давлением. Искусство людей, которые должны каждое утро отправляться на работу, и музыка, чувственность и Бог — это все, что может освободить их от смертельно монотонного мира повседневности. Пространство, как вы понимаете, всегда принадлежало белому человеку.