Я потихоньку вытащил из кармана фотоаппарат: счетчик кадров показывал, что на съемки видов Гаваны с «Галифакса» я израсходовал всего четыре кадра из 36, и стал фотографировать отражения в зеркалах.

В одном зеркале виднелись столы, где открывали мешки и высыпали из них пачки денег. Там же разрывали кое-как скрученные бандажи и рассыпали банкноты – все как одна стодолларовые.

Другое зеркало стояло над группой автоматических счетных машин. Здесь купюры клали в длинный лоток, а с другого конца машины молниеносно выскакивали стандартные пачки денег.

Третье зеркало наглядно демонстрировало преимущество механизированного процесса над ручным трудом. Машины выравнивали купюры в пачках, равномерно сжимали их и заворачивали каждую пачку в широкий бумажный лист. В каждой увесистой пачке содержалось на глазок пятьсот стодолларовых банкнот – стало быть, пятьдесят тысяч долларов.

В четвертом зеркале можно было разглядеть конечную стадию процесса. На этом этапе двадцать пачек купюр – в два ряда по пять пачек в два слоя – укладывались в ровные, прямоугольные упаковки размером с большой атташе-кейс и плотно упаковывались в пластиковые пакеты, которые еще и запаивались. Затем такие пакеты с банкнотами на миллион долларов сбрасывались со стола на пол как обыкновенные строительные бетонные блоки.

Хотя оборудование работало вовсю и люди шуровали с головокружительной быстротой, конца их работы не было видно. Я выбился из сил, есть хотелось ужасно, было страшно, что меня вот-вот накроют, но я не торопился сматывать удочки. Затем, упрятав фотоаппарат в карман, я пошел по подвесным мосткам в комнату службы безопасности. Раньше отсюда недремлющие наблюдатели следили за шулерами и их пособниками из числа крупье и сообщали по телефону об их мошенничествах охранникам, несущим службу внизу, в зале. Чувствовалось, что в эту комнату никто не заглядывал, наверное, уже десятилетия. Видимо, более безопасного места во всей Гаване не сыскать. Я уж было хотел растянуться на пыльном диванчике, стоящем в комнате, как заметил телефон. Работает ли он? Меня вдруг охватило дикое желание позвонить Скотто, и я мысленно прокрутил разговор с ней.

– Привет! Догадайтесь, где я?

– Наверное, в руках какой-то жгучей, черноглазой латиноски?

– Ну что ж, я бы, конечно, не устоял, но в данный момент более точным было бы сказать, что я наблюдаю за любопытным зрелищем.

– Вы сидите на корточках и подглядываете в замочную скважину?

– Да нет, гораздо удобнее и интереснее. Я фотографирую посредством двусторонних зеркал…

– Катков!

– С чердака в казино при гостинице «Ривьера».

– Какого черта вы забрались туда?

– Смотрю, как азартные игроки подсчитывают свои выигрыши, перед тем как упаковать их и упрятать подальше.

Может, рискнуть и позвонить? Я поднял трубку – телефон не работал. Я опустился на диванчик, думая о Скотто и прислушиваясь к приглушенному шарканью счетных машин, работающих внизу. Последнее, что мне запомнилось при расставании со Скотто, был запах ее духов. Она такая статная, полноватая, с первого взгляда бесстыдная и нагловатая, но если к ней приглядеться попристальнее, оказывается, что она довольно привлекательна и даже приятна в общении. В общем, Скотто мне нравилась.

Не знаю, сколько часов я проспал на диване, но когда проснулся, машины внизу все еще продолжали щелкать и жужжать во всю мощь. На часах было пять утра. Чувствовал я себя прескверно. Собравшись с духом и силами, я пошел по навесным мосткам на наблюдательную площадку. Пачки долларов все еще лежали на столах, но гора мешков с деньгами уже исчезла – операция, судя по всему, близилась к завершению.

Теперь упаковки по миллиону долларов были уложены в два неодинаковых штабеля. Даже на глазок было видно, что один был выше другого раз в десять. Что-то подсказало мне, что теперь они разъедутся по разным направлениям. В маленьком штабеле – метра два в длину, полтора в ширину и полтора в высоту – насчитывалось сотни две упаковок. Учитывая, что всего было два миллиарда, а в одной упаковке содержался миллион долларов, то эта груда заключала в себе десять процентов от общей суммы, то есть двести миллионов долларов. По-видимому, эти деньги предназначались для кубинского правительства. Стало быть, оставалось еще девяносто процентов – 1800 упаковок, всего 1,8 миллиарда долларов, которые Рабиноу намеревался инвестировать в России.

Через несколько часов огромные двери, ведущие в зал Дворца конгрессов, с грохотом распахнулись. Через них прямо в зал въезжали роскошные автомашины, подвозя изысканную публику. Въехали лимузины «ЗИЛ», затем правительственные машины. Я стал переходить от одного зеркала к другому с фотоаппаратом наготове, выбирая наиболее подходящий угол для съемки и наводя на лица выдвижной объектив. Там были какие-то важные военные в сверкающей форме, за ними стояли безымянные, безликие паханы преступного бизнеса с внушительными дорожными сумками. Появились заправилы наркомафии, все в сверкающих драгоценностях, в модных затемненных очках. Из машины появился Аркадий Баркин и заторопился к Рей-Бану. Последним приехал Майкл Рабиноу, в вызывающе щегольском бежевом костюме, улыбающийся, всем своим видом олицетворяющий прежние развеселые времена и показывающий, как их приспособить к нынешним переменам, как вернуть старые добрые традиции казино «Ривьера», для чего, собственно, и был задуман этот игорный дом и чем, в конечном счете, гордился бы покойный Мейер Лански, восстань он из гроба.

Словно заправские игроки, лихорадочно подсчитывающие свои баснословные выигрыши после невероятной удачи, они столпились вокруг штабелей денег, не скрывая своих чувств. Одни, не удержавшись, даже потрогали упаковки. Другие в возбуждении расхаживали взад-вперед. По всему было видно, ждали прибытия какой-то важной особы. А вдруг это буду я – представитель правительства России. А Банзер станет опасным внутренним врагом, официальным палачом, который совершит казнь заправил индустрии отмывания преступных денег. Все замерли в ожидании нашего приезда. Меня так увлекли эти мысли, что я видел все как наяву.

Подкатил еще один «ЗИЛ», из него вышли несколько человек. Я на полусогнутых помчался к другому зеркалу, в котором лучше просматривался зал. Глаз прижат к видоискателю. Поискать лучший угол для съемки. В объективе появились лица вновь приехавших. Нажать на кнопку фотоаппарата. Так, теперь фокусировка. Рыжие волосы, рябое лицо, редкие зубы. Ба! Да это же Годунов! Это он – внутренний пособник коррупции! Мои худшие подозрения оправдались. «Коппелия» – лишь случайность. Я сделал снимок, зажужжала передвижка кадра. Затвор опять на взводе. Да, это Годунов. Я даже вздохнул с облегчением, когда рядом с ним возник еще какой-то мужчина. Странно, его манеры, осанка мне чем-то знакомы, особенно когда он попал на передний план, но его все еще загораживали, над ним каланчой навис Рабиноу. Все так и пресмыкались перед ним, подчеркнуто проявляя знаки внимания и почтения. Потом на первый план вышли документы. Все поставили свои подписи. Сделка века совершена и зафиксирована. Кругом улыбающиеся лица.

Пригнувшись, я споро побежал по подвесным мосткам к другому зеркалу – двустороннему и направленному к центру зала под другим углом. Опять глаз прижат к видоискателю. Нужно подождать немного. Вот толпа расходится. Люди поворачиваются. Так, теперь фокусирую объектив. Он небольшого роста. Сухощавый. Снимаю. Автоматическая подача следующего кадра. Жужжание механизма. Аппарат готов к съемке. Еще одна съемка. Щелчок затвора. Жужжание. Подвижка кадра и съемка. Еще. Еще один кадр. Но тот, которого я снимаю, не поворачивается. Так, скуластый, крысиное выражение лица, аккуратные тонкие усики. Каждый снимок подтверждает ужасную правду. Каждый говорит о том, что больна у него мать или не больна, он вовсе не уехал за ней ухаживать! Он здесь и предает меня каждую секунду! Нравится тебе этот факт или не нравится, проклинай его как знаешь, но все равно от этого никуда не денешься: лицо в центре объектива знакомо мне до последней черточки – это же Юрий!