Я озадаченно глянул на него и спросил:

– Ну что тут смешного?

Тогда он ткнул пальцем в какую-то точку на карте и показал другим. Те тоже стали гоготать и тыкать пальцами в это место. Карта пошла по кругу и вернулась ко мне. Кто-то из балагуров указал корявым пальцем точку на карте: там, в самом центре деловой части города, крупными буквами было четко написано: «Коппелия».

Я с понимающим видом закивал и сконфуженно улыбнулся. Большинство достопримечательностей и гостиниц Гаваны были обозначены на карте символами и снабжены крупными подписями, в том числе и «Коппелия». Как бы то ни было, теперь я не сомневался, что набитый деньгами контейнер непременно должен быть там.

– Грасиас, грасиас! Спасибо, спасибо, – бормотал я слова благодарности, возвращаясь к автомашине и ломая голову над тем, что же такое эта «Коппелия». Балет, помнится, про восковую куклу. Может, это фабрика, где делают куклы? А потом везут их в Россию? «Коппелия»… Балет… Может, он идет в Национальном театре? Поставлен эмигрировавшими сюда российскими балетмейстерами? А может, здесь гастролирует наш балет под эгидой туристской компании? Российской туристской компании. Да, похоже на это. Когда труппа будет возвращаться в Россию, «наш» контейнер поплывет вместе с другими контейнерами, куда погрузят театральные декорации, костюмы, осветительную аппаратуру, и его контрабандой протащат через таможню.

Калзада де Инфанта оказался широким бульваром, по диагонали пересекающим весь город. По нему я добрался до района Ведадо. Здесь фонари светили еще ярче, а на улицы высыпало еще больше горожан. Мой «жигуленок», осторожно лавируя в толпе, выехал на проспект Рампа. Впереди ярко сияла огромная надпись: «Коппелия». Вдоль улицы до самого входа в здание стояла длинная очередь, загибая за угол. Балет. Там, должно быть, балетный спектакль. Странно как-то. Никогда не видел такого театрального здания. Двухэтажное сооружение в форме звезды больше напоминало фантастический космический корабль, приземлившийся посреди парка. Если раньше я испытывал простое любопытство, то теперь был совершенно сбит с толку. «Коппелия» вовсе не фабрика, где делают куклы. Вместе с тем это и не балет. И даже не целлюлозно-бумажный комбинат. Здание, как я понял, оказалось гигантским кафе-мороженым.

Меня охватило какое-то недоброе предчувствие. Выйдя из машины, я зашагал по парку, заполненному столиками и стульями. Все это сильно напоминало грандиозный праздничный пикник. Вились змейкой две очереди. Одна – за чеками в кассу, другая – к окошечкам, за огромными порциями мороженого. Совсем как у нас в России. И народу уйма. Девушки и юноши, влюбленные парочки, дети – они носятся со стаканчиками быстро тающего мороженого, мордочки их перемазаны любимым лакомством.

Я остановился у маленького столика и обратил внимание на то, что торчащие из пластмассовых стаканчиков бумажные салфетки предназначены не только для липких ладоней и ртов. На нескольких иностранных языках там была напечатана «история «Коппелии», рассказывалось, что 25 лет назад Фидель Кастро решил побаловать свой народ доброкачественным мороженым. Ради этого он поручил Селии Санчез, своей революционной сподвижнице на культурном фронте, наладить в стране его массовое производство. Она назвала проект «Коппелия», по названию своего любимого балета, и ввела для официанток юбки в клеточку. С тех пор это заведение, функционирующее в самом центре столицы Кубы, стало ее национальной гордостью.

Читая текст на салфетке, я пошел вокруг здания. Увидев около грузового въезда тягач, я сделал стойку, но это оказался всего лишь трейлер-рефрижератор. Водитель укладывал на ручную тележку картонные коробки с мороженым. Стало быть, его доставляют сюда по вечерам в полдевятого? По всему видать, как хвастливо сообщала бумажная салфетка, «Коппелия» никогда не прекращала выпуск мороженого и никогда не прекратит его. Может быть. А вот контейнера № 95824 нигде не было видно.

У меня даже голова кругом пошла. И тут смутное недоброе предчувствие обрело четкие формы. Холодное и коварное, слишком болезненное, чтобы терпеть его просто так, своим безобразным пальцем оно указывало на личность пособника коррумпированных элементов внутри правительственных кругов. Одна мысль о нем заставила меня содрогнуться. Тот факт, что я потерял след контейнера с деньгами, ничто по сравнению с моим открытием. И было отчего прийти в ужас – это предательство (иначе его и не назовешь) являло собой угрозу всему: моим взглядам на порядочность, представлениям о доверии, желанию добиться истины. Если то, о чем я подумал, окажется правдой, у меня не будет никакого желания вникать в нее. Я не могу смириться с такой жуткой действительностью. И не смирюсь. Нет и нет. Теперь я твердо уверен, что ко всему этому делу приложил руку Годунов. Пособником должен быть только он, кто же еще, как не он.

Душа моя взалкала пищи, но не мороженого, к которому я всегда был неравнодушен, а пищи для размышлений. Я устремился в темный закуток позади парка. Такие закутки и закоулки с уличными барами здесь встречаются на каждом шагу, искать их долго не приходится. Указателей мне не нужно – их я чую за версту. Закуток оказался грязным, запущенным, впрочем, как и вся Гавана в целом. Как и вся Москва. Человек десять-двенадцать сидели на стульях, перед стойкой бара, гаванцы держали в смуглых руках кружки с пивом и смотрели по телевизору бейсбольный матч. На другом конце бара грубо размалеванная женщина в узенькой и короткой юбке с любопытством разглядывала посетителей. Ко мне поспешил бармен.

– Что желаете? – спросил он, не отрывая взгляда от телевизора.

– Водки, – ответил я, выкладывая деньги на грязный прилавок.

В одной руке бармена, как по мановению волшебной палочки, оказалась бутылка водки, в другой – пузатый стаканчик. Он не глядя налил водку вровень с краями, не отрывая взора от экрана телевизора.

– А нет ли у вас льда? Лед. Холодный.

– Но. Но хиело. Бейсбол. – Он показал на телевизор. – Играет Линарес.

Он назвал это имя с такой гордостью и уважением, будто помянул самого Господа Бога.

Водку я осушил залпом, словно стакан воды. Игрок с битой размахнулся, крутанулся и… промазал. Все в баре так и ахнули. Линарес, как я догадался, был звездой кубинской национальной сборной. Он опять размахнулся и промахнулся, потом еще раз. Посетители бара сникли и упали духом. Размалеванная женщина в узенькой юбчонке кинулась утешать их. Хозяин бара хорошо знал своих завсегдатаев и неспроста держал ее при себе.

Прошел час. Я сидел, тупо уставившись на третий стаканчик теплой водки, чувствуя жалость к самому себе и ломая голову, куда же подевался этот злополучный контейнер? Я медленно прокручивал в голове свои разговоры с Рабиноу, пытаясь вспомнить как можно больше. И вот разрозненные слова и намеки наконец-то обрели смысл. Во всей Гаване есть только одно такое место, где может оказаться пропавший контейнер.

Положив на приборный щиток «Жигулей» план Гаваны, я взял курс на запад и помчался по шестирядному бульвару Малекон, тянущемуся параллельно прибрежному молу. Если не считать редких рыбаков на велосипедах, моя машина была единственным колесным экипажем, катившим в этот поздний час по пустынному шоссе.

Вдали показалось высоченное современное здание, построенное в форме латинской Y. Облицованная лазурными плитками и опоясанная ярусами балконов и лоджий, двадцатиэтажная гостиница возвышалась над гладью безбрежного океана. Рядом с ней приземистое здание Дворца конгрессов похоже было на огромное пасхальное яйцо Фаберже. Раньше в нем размещалось казино, позолоченные стены дворца тускло поблескивали в темноте. Огромные зеленые неоновые буквы вознесли ввысь название гостиницы – «РИВЬЕРА».

Вход для доставки грузов оказался рядом со стоянкой автомашин. Длинная подъездная дорога вела к разворотному кругу, такому огромному, что вместить он мог даже несколько трейлеров. Путь туда преграждало деревянное переносное заграждение, но я подошел достаточно близко, чтобы разглядеть восемнадцатиколесный трейлер – он стоял под разгрузкой задним бортом впритык к разгрузочному боксу. Стальная дверь его была распахнута, к ней уже подогнали автокар и тележку. В мерцающих бликах света удалось разобрать номер – 95824. Он просматривался четко, ошибка исключалась. Долго я глядел на него, перепроверяя себя и убеждаясь, что каждая цифирка верна.