Он быстро прогнал нехорошие предчувствия.

Улица была, что ни на есть настоящая. Ветер ласково касался щеки. Двери магазинов закрывались и открывались, исторгая мелодичный шум из подвешенных на них китайских колокольчиков.

И он пошел. Сначала по тротуару. Он жадно оглядывался по сторонам, но почему-то опасался посмотреть назад. У него возникло такое чувство, что с самого портала за ним кто-то следит. И еще он боялся спугнуть удачу.

Он стал очень суеверным, решив, что если он подвергнет недоверию действие чудесного зеркала, то кто-то могущественный может повернуть все вспять, и тогда вся эта сказка кончится.

Неожиданно одна из встречных женщин остановилась как вкопанная, уставившись на Дэвида, словно на привидение.

— Привет! — кивнул он, но она была парализована страхом, словно кролик, застывший перед удавом.

Он поспешил перейти на другую сторону, едва дождавшись, пока не будет машин.

Стоило ему пересечь дорогу, как тишину прорезал истошный автомобильный гудок и после него грохот.

«Не оглядывайся», — скомандовал себе Дэвид. — «Это тебя не касается. Полиция сейчас ни к чему. Документов у меня с собой нет, начнут докапываться, узнают про чудесное окно, потом остаток своей жизни проведешь в каком-нибудь секретной лаборатории».

Сзади собиралась толпа, кто-то кричал:

— Господи, что это за мерзость? Откуда она здесь взялась?

Дэвид только ускорил шаги. Ощущение нереальности происходящего стало поистине гнетущим.

Увидя на углу забегаловку с хвастливым названием «Запруда», где он любил во времена коротких отпусков пропустить стаканчик другой скотча, Дэвид без промедления зашел в тренькнувшую дверь.

Чарли был на месте.

— Слушаю вас, — повернулся он.

— Слава богу, а то я уж стал подозревать, что меня никто не узнает и все считают за привидение! — с облегчением вырвалось у Дэвида.

— Слушаю вас, — повторил Чарли.

— Двойной виски, — заказал Дэвид.

На лице бармена возникло выражение нетерпения:

— Что будете пить? Заказывайте.

У Дэвида еще при первых произнесенных им словах возникло ощущение, что он говорит словно в воду. Слова звучали глухо, вязли в невидимой преграде.

— Виски! — в отчаянии крикнул он, но его опять не услышали.

В этот момент тренькнула входная дверь, и вошедший начал с порога возбужденно делиться переполнявшими его впечатлениями:

— На улице такая авария! Представляешь, Чарли, машина вляпались в такое дерьмо! Господи, что это у вас? — в последнем восклицании прозвучала смесь испуга и негодования.

«Что?» — в отчаянии подумал Дэвид. — «Про меня говорят как о неодушевленном предмете?»

Словно прокаженный пряча лицо, он стремглав бросился вон из некогда любимого бара. Теперь он его ненавидел.

Двери заведения оказались вымазаны тягучей липкой массой, похожей на полузастывший клейстер.

— Дверь бы почистил, ублюдок! — крикнул он и тут же почувствовал, что граница, отсекающая его от реальности, стала еще толще.

Произнесенные слова умерли сразу у губ.

Он свернул на улицу, где располагался его дом.

Идти было трудно. Он еле передвигал ноги, неведомая сила тянула его назад. Дэвид понял, что пропал, но продолжал упрямо идти, неестественно наклонившись вперед всем телом.

Любой нормальный человек при таком наклоне давно бы упал, но он то был человек конченный, теперь он знал это.

Не надо было убивать русского. Не надо было слушать Уошберна. Много чего не надо было делать.

Незадолго до начала командировки генерал вызвал его к себе и сказал:

— У правительства есть для тебя предложение, сынок, от которого ты не сможешь отказаться. Да и не захочешь тоже. Впрочем, у тебя есть выбор. Ты можешь отказаться, теоретически, и, в таком случае, я расскажу, чем ты закончишь. Ты будешь ездить в самые длительные и самые опасные командировки в самые отдаленные и вонючие страны. В конце концов, тебя или убьют, или что еще хуже, сделают калекой, рабом инвалидной коляски. Твою жену во время твоих постоянных отлучек будет трахать с чувством, с толком, с расстановкой сосед, а потом вытирать свою жирную задницу полотенцем, о которое ты вытираешь лицо.

Он теперь знает, чего не надо было делать и в этот момент. Не надо было молчать. Надо было разораться, дать «любимчику Найчезу» в глаз, после чего благополучно вылететь из армии или даже сесть в военную тюрьму, но переступать через себя нельзя было ни в коем случае, потому что когда переступаешь через себя, ты становишься другим человеком, а тот, что был раньше, ходил в колледж в светлой рубашке и целовался с девочкой на заднем сидении отцовского автомобиля, он куда-то девается.

«Человек никогда не умирает сразу», — думал Дэвид, мысли текли вяло, и шаги его становились все более вялыми, он словно целиком увязал в густой обволакивающей смоле и брел к своему дому уже больше по инерции, а до знакомого крыльца оставалось уже совсем немного, еще пару шагов и его можно было бы увидеть из-за соседнего дома. С каждым предательством, с любым сознательно совершенным тобой гадким поступком умирает какая-то часть в тебе. Уже потом, когда ты находишь в себе кучу смертельных болячек и думаешь: «Боже, откуда у меня взялась эта напасть? У нас в роду отродясь не было ничего похожего!», оказывается, что первая больная клетка появилась у тебя еще в детстве, когда ты отнял монетку у более слабого.

И ты пожинаешь плоды урожая, который ты, в общем-то, никогда не сажал.

Дэвид понял, что когда генерал прошелся грязными армейскими башмаками по его самолюбию, он проверял его на наличие душевной гнили в организме, а когда понял, что этот парень гнилой насквозь, перешел к самой сути дела:

— Много людей побывало в Проклятой долине, но еще никто оттуда не вернулся. Поэтому ничего страшного не будет, если из всей экспедиции вернешься ты один. Согласись, это все равно большой процент.

И он согласился. Карман приятно грел чек с авансом, вернее, это тогда он думал, что это аванс, а на самом деле чек оказался пособием на смерть.

Он остановился, когда до дома оставалось всего двадцать шагов.

— Дайте мне хотя бы увидеть жену и дочь! Хотя бы увидеть! — взмолился он неведомо к кому.

Дэвид оглянулся и увидел, что вдоль всего пройденного им пути лежит толстый как бревно студнеобразный нарост. Он перегораживал дорогу с уже возникшей пробкой и пульсировал на тротуаре, и наиболее спешащие пешеходы опасливо перепрыгивали через него.

Нарост тысячами тягучих влажных нитей проникал в спину Дэвида, и он чувствовал, как они шевелятся там под кожей, и натягиваются, не давая ступить и шагу. Потом нарост дернулся по всей длине всем своим безобразно разросшимся телом и потащил его обратно. Дэвид не упал, а повис внутри нитей, как муха повисает в паутине. Ноги его волоклись по земле.

Его протащило по всем улицам, по которым он прошел, и, наконец, Дэвид увидел окно, через которое он попал в город. Оно висело в метре над землей, под завязку наполненное грязными пульсирующими щупальцами.

Дэвида подтащило к окну и втянуло вовнутрь.

Поначалу вокруг были только одни извивающиеся ощупывающие его щупальца, скользкие и податливые, он отпихивался от них, но они обхватили его и потащили по длинному темному коридору.

Коридор был не пуст. Вдоль всех стен стояла нескончаемая шеренга отталкивающего вида существ, напоминающих карликов, пораженных всевозможными видами уродств. Они имели огромные непропорционально разросшиеся головы с длинными нечесаными волосами, руки их были либо сросшимися вместе, либо ладони росли прямо из узких шкафообразных туловищ.

Дэвид остановился, и карлики стали подходить.

«Вот это я называю — платить за долги», — подумал Дэвид и закрыл глаза, но умер он далеко не сразу.

После расстрела Алгинского УВД уцелело всего 9 человек. Среди них не оказалось ни Карпина, ни его заместителя. Когда пехотинцы обыскали развалины, то нашли лишь 9 израненных милиционеров из рядового состава.