А где капитан?

Картазаев удивился, что эта мысль не пришла ему в голову раньше. Если "кроты" убили и Васильева и Лунева, то почему они должны были пожалеть Нестеренко?

Поднявшись на второй этаж, Картазаев поставил чемодан и вооружился, закрепив ножны с ножом на щиколотку. Потом взял автомат и вернулся на первый этаж.

Шаг за шагом обошел его, но никого не обнаружил. Может, действительно, "кроты" забрали, — подумал он. Кто его знает, что у них на уме.

Он повесил автомат на спину и вернулся за багажом.

Чтобы открыть дверь в зал, надо было убрать труп сержанта. Картазаев рывком вытянул лом, и труп мешком рухнул на пол.

Картазаев повернулся, чтобы взять чемодан, и в этот момент все и произошло. Он так и не понял, как нападавшему удалось подкрасться к нему незаметно. Скорее всего, из-за потери крови в простреленной ноге у него наметилось некоторое снижение слуха.

Так или иначе, повернувшись, он лицом к лицу столкнулся с Нестеренко. Глаза капитана горели безумием. Тот был безоружен, но с яростью сумасшедшего вцепился в него, и ему удалось свалить его с ног.

Нестеренко сразу ухватился за маску и попытался стащить. В запасе у Картазаева оставались мгновения. Автомат он выронил при падении, но теперь ухитрился подтянуть к себе ногу с ножнами.

Следующие события произошли одновременно. Капитан сорвал с него фильтры, а он выхватил нож и всадил по самую рукоятку в противника.

Стараясь сдержать бешено рвущееся дыхание, он нахлобучивал на себя фильтр. В голове пульсировала единственная мысль, что он все-таки вдохнул зараженный воздух.

Кое-как освободившись от убитого, он подхватил чемоданы и поволок их к входу в зал.

Сколько у него оставалось? Минута? Две?

В голове гудели колокола. Потом раздался веселый возглас Ваньки Штоца по прозвищу Буйвол:

— Куда спешишь, Петрович?

— Ванька, жив? — изумился Картазаев.

— Куда ж я денусь? Дай чемодан, помогу.

Он протянул его Буйволу, а когда он упал на пол, грохот привел его в себя.

Чемодан неряшливо кувыркался вниз по лестнице, вываливая бесценное содержимое, которое далеко разлетелись по грязному полу.

Все кончено, решил он. Значит, можно не торопиться. Операция провалена. Спасенных нет.

Картазаев заставил себя поднять упавший чемодан. Опустевший, он весил гораздо меньше.

Перед глазами расплывались нарядные радужные круги, в голове опять начинал звонить набат. Судя по этим признакам, времени у Картазаева уже не оставалось.

Он кое-как дотащился до занавеса, потом, ударяясь обо все углы, пролез в нишу.

Когда очутился в своем укрытии, то уже почти спал. А ведь для приведения зипа в рабочее состояние требовалось не менее трех минут. А как его привести в рабочее состояние, если Штоц все время толчется рядом и мешает сосредоточиться?

— Отстань, Ванька! — голос прозвучал отчужденно громко, и Штоц на несколько секунд исчез.

Картазаев успел достать из зипа инъектор со встроенным таймером. Для создания витазина использовался человеческий гипофиз. Сейчас Картазаеву было не до этических колебаний.

Инъекция стоила побольше авианосца и должна была спустя двое суток разбудить его и вернуть его к жизни.

— Успеть, только бы успеть, — шептал Картазаев, прилаживая сложное устройство на сгибе локтя.

Потом начал накручивать таймер, и на этом действии сознание его покинуло. Это произошло так стремительно, что он так и не понял, на сколько времени установил автомат. На двое суток? И установил ли вообще?

Обострение у Мики началось в пятницу вечером.

Все знали, что Мика псих, но никто не знал, когда начнется приступ. Даже Калерия, к которой Мика был особенно неравнодушен. Как и ко всем остальным женщинам. И это при всем при том, что ему едва минуло двенадцать. А может быть, именно поэтому.

Гормоны свирепствовали в нем. Двадцать четыре часа в сутки пацан ходил сам не свой и думал и говорил только о бабах. От этого просто обязана была крыша поехать.

— Неправда, — сказала Калерия. — Он нормальный. Он расстроился, когда у нас водилу убили монахи.

— Мерзкие твари, — соглашается Свин. — Нацепят рясы, значит, им все можно. Вот вступлю в отряд, буду их самих резать.

Он просто храбрится, потому что все знают, в монахи с улицы не берут. Да и не надо к ним торопиться. Странные они.

Калерия со Свином сидят в заброшенной хлеборезке и пытаются рассуждать, но никто не признается, что все это словоблудие только для того, чтобы не идти на восьмой этаж Дома Без Крыши и попытаться вытащить оттуда Мику.

— И Санты как назло нету, — обиженно говорит Свин.

А что он обижается? Санты по пятницам никогда не бывает. У парня свои дела, в которые он никого не посвящает.

Калерия вспоминает, как год назад мама предупреждала ее:

— Не связывайся с ним. Этот парень не доведет тебя до добра. Никто не знает, с кем он. А в его возрасте парни уже должны определяться.

Не послушала Калерия мать, ушла из семьи, и вот уже год кочует с Сантой, Микой и Свином. Был еще водила, да убили его позавчера.

В лишний раз Калерия убедилась в справедливости слов матери. Санта так и не прибился ни к монахам, ни к ночной свите Вилория Гуса.

Он пустился в плавание в гордом одиночестве, распустив по плечам свои черные кудри. Ему удавалось все там, где другие детские банды не протягивали и недели. И походы на Зябь, где можно было разжиться консервами и даже оружием. Несколько раз ходили в Заброшенный район за тунганутом и продавали его монахам. Торгаши платили астрами, а монахи за тунганут, случалось, и пиастры отваливали.

Повсюду Санте везло. На Зяби не попались они ни "хохотунам", что поедали человека живьем, ни тем же монахам, которые убивали без предупреждения всех, кто совался в Зябь.

Сколько раз люди Вилория грозились поставить их на ножи, но ничего, все живы до сих пор.

А глаза у Санты грустные. Словно знает великую правду, и она печальна и беспросветна.

Эти слова о Великой печальной правде Калерия придумала сама. И еще. За год Санта ни разу не прикоснулся к ней, опекая, словно старший брат. Укладывает подле себя, укрывает одеялом, что всегда носит в суме, обнимет ласково и все. Баю-бай, моя девочка.

Хоть у Калерии и не было ничего с парнями по-настоящему, природа понемногу брала свое, и лежа рядом с Сантой, девушка испытывала сильное, подолгу не дающее уснуть, волнение. В такие ночи она брала руку спящего Санты и клала себе на низ живота, и горячая волна захлестывала ее.

Девка видная, грудь третий номер, Мика при взгляде на нее слюной исходит, но не трогает. Боится Санты, а тот будто слепой, ничего не замечает.

Мика бы с ума и в этот раз не сошел, если бы Санта с ними был. Да вот незадача, приступ пришелся на самую пятницу, когда атаман уже отбыл в неизвестном направлении.

Калерия игриво взлохматила волосы Свину. Тот только мотнул ее, не прекращая жевать краюху с салом:

— Чего ты?

Сверху с восьмого раздался истошный вопль Мики:

— Ненавижу женщин! Змеиное отродье! Они мир погубили! В нашем городе солнце было, и взрослые детей не убивали, если бы не эти бабы!

— Заткнись! — перекрикивает Свин. — Не то зайду, заставлю сало есть!

Мика замолкает. Он вегетарианец и до смерти боится, что Свин выполнит свою угрозу.

— Зачем ты так? — спрашивает Калерия. — Не пугай малого! Ему и так тяжело!

— Нашла пацана. Ему уже двенадцать. У нас в районе Малых Ям больше и не жили!

— Типун тебе на язык! — восклицает Калерия.

— С ума сошла, у меня и так язык болит, особенно после чачи, — он в испуге хватается за рот, все в округе знают, что глаз у девки плохой, да и мать ее была колдунья.

Так они сидят, по инерции переругиваясь, пока не прибежал посыльный от бармена Клюге.

Кажется, появился водила заместо убитого монахами. Калерия колеблется. Соваться к Клюге без Санты не хочется. Все знают, какая это сволочь.