– Что ты там делала?

– Осматривала древности.

– Среди них по крайней мере попадались монахи?

– В изобилии, за исключением одного.

– Не отчаивайся!.. Ты его еще найдешь. Могу я чем-нибудь тебе помочь?

– Пока нет.

Фани положила трубку.

Она провела бессонную ночь, теплую, весеннюю испанскую ночь с черно-лиловым небом, бриллиантовыми звездами, которые мерцали, будто шепча что-то о насилии и революциях, о любви и смерти, о боге, о душе, о загробной жизни – обо всем, что всегда волновало эту страну… Фани думала об отце Эредиа, и ей казалось, что он рядом с ней, что его глаза и губы жгут ее тело.

На следующий день Фани не пошла в Колехио-де-Ареналес. Посещение резиденции научило ее осторожности. С удивительным терпением она собрала через Лесли и Робинзона мелкие, но очень важные сведения. Так, например, она узнала, что Эредиа преподает в колледже гимнастику и гигиену три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, утром с десяти до двенадцати часов, а в остальное время работает в Институте экспериментальной медицины на улице Альфонса XII. Она узнала также, что директор колледжа отец Миранда – человек большой учености, владеющий двадцатью языками, включая древнееврейский и японский. Не менее полезным было и сведение о том, что отец Эредиа по-прежнему часто выезжает на муле в глухие горные селения, собирая особо вирулентные штаммы сыпного тифа. Но сильней всего ее взволновало то обстоятельство, что Институт экспериментальной медицины и Христово воинство собираются во время летних каникул на равных денежных началах открыть в самом очаге эпидемии, возле Пенья-Ронды, больницу с персоналом, состоящим из монахов, для изучения действия новой вакцины Эредиа.

Только узнав все это и хорошенько обдумав свои действия, Фани посетила колледж Ареналес. Само посещение колледжа было организовано так хорошо, что вряд ли возбудило бы подозрение даже у супериора Толедо. Оно совпало с церемонией вручения Британским культурным представительством в Мадриде множества книг в дар библиотеке колледжа, Фани присоединила к этому подарку полные собрания сочинений нескольких английских классиков и тем самым получила моральное право вместе с Лесли присутствовать на торжестве. Отец Миранда был восхищен тем, что англичане проявили интерес к занятиям в колледже и к достижениям педагогики иезуитов, а Лесли пришла в голову счастливая мысль пригласить преподавателей к себе домой на обед. Стоит ли добавлять, что Фани тоже должна была присутствовать на этом обеде и сидеть по правую руку отца Эредиа.

– Я хочу посоветовать тебе только одно… – сказал Лесли, когда все уже было готово и они собирались ехать в колледж.

– Что?

– Чтобы ты прекратила этот роман вовремя.

– Когда наступит самый восхитительный момент, да?

– Сразу же после него.

– Почему?

– Потому что в Испании никто еще не развлекался безнаказанно.

– Ты это знаешь на личном опыте?

– Отчасти да!.. Для Испании надо иметь крепкие нервы, как у археолога Мериме.

Когда они вошли в холл колледжа, их встретил хор учеников, которые с ужасным произношением пели английский гимн, повинуясь дирижерской палочке длинного сухого отца-иезуита с плешивой головой.

Директор, отец Миранда, ждал их у лестницы с группой преподавателей – остальные, по желанию деликатных англичан, не должны были прерывать своих занятий. Фани была поражена огромной разницей между Сандовалом и директором Колехио-де-Ареналес. У отца Миранды было полное розовое лицо и голубые глаза, улыбчивые и жизнерадостные. Он говорил по-английски плохо, как почти все испанцы, – впрочем, трудно было ожидать большего от человека, который владеет еще девятнадцатью языками. Он произнес приветственную речь, которая своим пафосом могла бы растрогать даже каменные ступени и именно поэтому не растрогала никого. Лесли ответил несколькими сухими британскими любезностями и еще раз пожал руки директору и преподавателям. То же самое сделала и Фани. Затем вся группа, хозяева и гости, отправились осматривать столовые, спальни и залы для игр, довольно темные и душные. Всякий раз, выходя из очередной комнаты, Лесли и Фани произносили: «Wonderful!»[36] – в то время как отец Миранда неустанно повторял:

– Все скромно!.. Очень скромно, но гигиенично! Работаем, насколько позволяют наши средства.

Они прошли через капеллу колледжа, причем отец Миранда и преподаватели внезапно рухнули на колени перед раскрашенной статуей богородицы и с полминуты провели так в полном молчании. Пришла очередь классов. Отец-химик зажег перед гостями гремучую смесь водорода с кислородом к великому удовольствию учеников. Потом пошли классы с катушками Румкорфа, Гейслеровыми трубками, анатомическими моделями и рисунками, на которых, дабы подростки не развращались, были изображены бесполые существа. Все, что могло уместиться на столах в классах, было извлечено из кабинетов, чтобы показать наглядность обучения. Они прошли в аудитории политехнического училища, где отцы-специалисты преподавали студентам дифференциальное исчисление и теоретическую физику. Все это было страшно утомительно. Фани убедилась в том, что у Лесли завидное терпение и что он, видно, действительно ее очень любит.

– А спорт, отец? – спросила она невинно, украдкой взглянув на часы. – Не могли бы мы посмотреть, как представлен спорт в ваших школах?

Была как раз середина урока в классе Эредиа.

– Спорт тоже представлен у нас, – почему-то смутившись, объяснил отец, – но умеренней, чем в других школах. У нас в парке есть маленький стадион.

– И его можно осмотреть? Вы доставите нам это удовольствие, отец Миранда?

– Я тоже хотел попросить уважаемого отца об этом, – сказал Лесли.

– Это для нас большая честь!.. – обрадовался отец, но в то же время Фани заметила, что смущение в его голубых глазах возросло.

– Может быть, сейчас там никого нет? – спросила она с тревогой.

– О нет!.. Как раз сейчас мальчики тренируются к состязанию с Саламанкским колледжем.

– Чудесно!.. Мы их увидим, не правда ли?

Группа вернулась по длинным коридорам, снова прошла через капеллу, причем все отцы опять преклонили колени перед статуей богородицы, и очутилась на заднем дворе колледжа. Смущение отца Миранды все усиливалось. Он что-то сказал одному из своих коллег на языке, которого Фани не поняла. Уже после ей пришло в голову, что, должно быть, это была латынь – она знала от отца Алехандро, что иезуиты между собой говорят на латыни. Отец, к которому обратился Миранда, поспешил обогнать группу, точно получил приказ предотвратить какую-то неловкость.

Они дошли до кипарисовой аллеи, отделявшей маленький стадион от остального парка, когда Фани поняла, сама взволновавшись еще больше, чем отец Миранда, причину его смущения: на площадке, в трусах и белых спортивных тапочках, голые до пояса, стояли Эредиа и двадцать мальчиков. Площадка была расчерчена белыми параллельными линиями, между которыми находились разного рода препятствия. Шестеро юных спортсменов, построенные в ряд, замерли, стоя на одном колене и уперев руки в землю, и ждали знака учителя, чтобы сорваться с места. Фани не знала, могла ли она увидеть более неожиданное, более волнующее и более прекрасное зрелище – не спортивную площадку, конечно, а нагое тело Эредиа. Никто из спортсменов не заметил их приближения. Секунд десять они шли молча: отцы – в замешательстве, Фани – затаив дыхание, Лесли – иронически улыбаясь. Как раз в этот момент Эредиа свистнул и мальчики помчались вперед. За несколько секунд Фани успела разглядеть его тело. Оно было такое же нежно-смуглое, с оливковым оттенком, как и лицо. У него были широкие плечи, тонкая талия, закругленные и стройные бедра. Ото всей его фигуры веяло изяществом античной статуи.

– У тебя недурной вкус! – пробормотал Лесли.

– Молчи!.. – шепнула Фани и невольно замедлила шаг, чтобы подольше смотреть на это прекрасное тело.