– Вам понравилось там?

– В каком-то смысле – да. Похоже на границу продвижения поселенцев. Мне запомнился дощатый фермерский домик с белеными стенами. Он принадлежал ее родственникам… ее отцу. – Он приумолк на мгновение. – Мы с ним часто спорили. Он издавал местную газету в маленьком городке. Мы спорили и пили кофе ночи напролет.

– А… – Мальпарто заглянул в карточку. – Дженет принимала участие в спорах?

– Изредка. Она слушала. По-моему, она боялась отца. И может быть, чуть-чуть побаивалась меня.

– Вам тогда было двадцать пять лет?

– Да, – ответил мистер Коутс. – А Дженет – двадцать два года.

Мальпарто сверился с досье:

– Ваш отец к тому времени уже умер. А мать еще была жива?

– Она умерла в две тысячи сто одиннадцатом году, – сказал мистер Коутс. – Немногим позже.

Мальпарто поставил видео– и аудиопленки.

– Можно мне записать нашу беседу?

Пациент подумал.

– Да, пожалуй. Все равно я у вас в руках.

– В моей власти? Как будто я – волшебник? Вряд ли. В моих руках оказалась ваша проблема: рассказав о ней, вы как бы переложили ее на меня.

Похоже, мистер Коутс перестал испытывать напряжение.

– Спасибо, – сказал он.

– На сознательном уровне, – продолжил Мальпарто, – вы не знаете, почему надругались над статуей, мотивы прячутся где-то в глубине. По всей вероятности, эпизод, связанный со статуей, является частью более обширного процесса, тянувшегося, быть может, многие годы. Если мы станем заниматься отдельным происшествием, нам никогда не удастся его понять; смысл кроется в обстоятельствах, которые ему предшествовали.

Пациент скорчил гримасу.

– Вы тут волшебник.

– Мне бы хотелось, чтобы вы воспринимали меня как-нибудь иначе.

Его покоробило от представлений, в которых он узнал расхожий стереотип: обыватели стали относиться к психоаналитикам из санатория со смешанным чувством страха и преклонения, как будто санаторий представлял собой какой-то храм, в котором психоаналитики были жрецами. Как будто они занимаются какой-то ритуальной бредятиной, а ведь на самом деле работа ведется строго научно, в лучших традициях психоанализа.

– Не забывайте, мистер Коутс. – Мальпарто нахмурился. – Я смогу вам помочь, только если вы этого захотите.

– Сколько это будет стоить?

– Нужно выяснить, какой у вас доход. Стоимость лечения определят исходя из вашей платежеспособности.

Весьма характерно для учения МОРСа – извечная бережливость протестантов. Ничего не следует тратить впустую. Всегда нужно хорошенько поторговаться.

Голландская реформатская церковь жива даже в душе этого беспокойного еретика… мощь несгибаемой революции, положившей конец эпохе Расточительства, уничтожившей «греховность и коррупцию», а вместе с ними досуг и душевный покой, способность посидеть просто так и ничего не брать в голову.

«Интересно, как жилось тогда?» – подумал Мальпарто.

В те дни, когда дозволялась праздность. В каком-то смысле это был золотой век, и в то же время существовало странное смешение, удивительный сплав свободы эпохи Возрождения с ограничениями эпохи Реформации. В душе каждого человека жило и то и другое – два начала в борьбе друг с другом. И в конце концов голландские проповедники, вещавшие об адском пламени, одержали победу…

Мистер Коутс сказал:

– Давайте поглядим на лекарства, которые вы тут применяете. И на ваши световые и высокочастотные новинки техники.

– Всему свое время.

– Господи, мне нужно дать ответ миссис Фрост не позднее субботы.

– Посмотрим на ситуацию здраво. Мы не добьемся никаких значительных изменений за сорок восемь часов. Мы исчерпали запас чудодейственных средств несколько веков назад. Нас ожидает долгий трудоемкий процесс, перед нами множество препятствий.

Мистер Коутс нервно зашевелился.

– Вы считаете, что в центре всего – насмешка над статуей, – сказал Мальпарто. – Давайте от этого отталкиваться. Что вы делали перед тем, как вошли в Парк?

– Я навестил друзей.

Мальпарто уловил что-то в тоне пациента и спросил:

– Где? Здесь, в Новейшем Йорке?

– На Хоккайдо.

– Разве там кто-нибудь живет? – Мальпарто был искренне удивлен.

– Несколько человек. Они не живут подолгу.

– Вы и раньше там бывали?

– Время от времени. Я ищу идеи для пакетов.

– А что вы делали до того?

– Почти весь день работал в агентстве. Потом мне стало… скучно.

– Вы отправились на Хоккайдо прямо из агентства?

Пациент чуть было не кивнул в ответ, но потом на лице его возникло какое-то непонятное выражение.

– Нет, я немного прогулялся. Я забыл об этом. Как мне теперь припоминается, я зашел… – Он замолчал надолго. – В военторг. Чтобы взять пива «3,2». Только зачем мне понадобилось пиво? Я не особенно его люблю.

– Что-нибудь произошло?

Мистер Коутс пристально посмотрел на него.

– Не помню.

Мальпарто сделал пометку.

– Я ушел из агентства. А потом все события как облаком закрыло. Полчаса, не меньше, будто провалились.

Мальпарто поднялся на ноги и нажал на кнопку селектора.

– Будьте добры, попросите, пожалуйста, зайти ко мне двух невропатологов. И пусть нас никто не беспокоит, пока я не дам знать, что свободен. Отмените встречу со следующим пациентом. Если появится моя сестра, я хотел бы с ней повидаться. Да, пропустите ее. – Он отключил селектор.

Мистер Коутс взволнованно спросил:

– А что теперь?

– Теперь исполнится ваше желание. – Он отомкнул дверцу шкафа с оборудованием и принялся доставать приборы. – Лекарства и новинки техники. Попробуем копнуть поглубже и выяснить, что произошло с того момента, как вы вышли из агентства, до времени, когда вы очутились на Хоккайдо.

Его угнетала тишина. В Моджентлок-билдинге никого больше не было, он один трудился в толще колоссальной гробницы. Небо на улице затянуло облаками. В восемь тридцать он сдался.

В восемь тридцать, а не в десять.

Он закрыл ящики стола, вышел из агентства и направился вдоль улицы по темному тротуару. Вокруг ни души. Все дорожки пусты: воскресным вечером здесь не увидишь людей, потоком устремляющихся домой с работы. Только очертания жилищных секций, закрытые военторги, недружелюбное небо.

Занимаясь историческими исследованиями, он узнал об исчезнувшем явлении, о неоновых рекламах. Теперь его обрадовало бы появление хоть нескольких вывесок, которые нарушили бы однообразие. Ослепительно яркий вихрь реклам, объявлений, мигающих надписей навсегда ушел из жизни. Все это выброшено на свалку, будто кипа выцветших цирковых афиш; история перетолчет их в кашу, а на новой бумаге напечатают учебники.

Он шел по дорожке, не видя ничего, и вдруг впереди засветились огоньки. Его потянуло к свету, и через некоторое время он очутился возле приемной станции автофакта.

Кольцо огней достигало нескольких сотен футов в высоту. Внутри этого кольца совершал посадку корабль автофакта, бочкообразный цилиндр, покрывшийся за время путешествия щербинами и ржавчиной. На борту корабля, как и там, откуда он прилетел, не было людей. И приемные устройства работали без их вмешательства. Когда роботы-диспетчеры посадят корабль, другие саморегулирующиеся механизмы разгрузят его, проверят партии товаров, переправят ящики в магазин и сложат там. Продавец да покупатели, других людей здесь нет.

Сейчас вокруг станции собралась небольшая группа дорожных смотрителей, они наблюдали за работой машин. Как обычно, бо′льшую часть зрителей составляли подростки. Засунув руки в карманы, задрав голову, мальчишки не отрываясь глядели вверх. Шло время, но ни один так ни разу и не шевельнулся. Все молчали. Никто не подходил и не отходил.

– Большой, – заметил наконец один из мальчишек. Высокий, с тускло-рыжими волосами и угреватым лицом. – Корабль-то.

– Да, – подтвердил Аллан и тоже запрокинул голову. – Интересно, откуда он, – сказал Аллан, чувствуя себя весьма неловко. Он воспринимал индустриальные процессы как движение планет: все происходит автоматически, будто нечто само собой разумеющееся.