— Принсес-стрит!

Колин, вероятно, в это время думал о чем-то своем, потому что как-то испуганно переспросил:

— Что?

— Принсес-стрит, — повторила она, — улица, которая разделяет город на Старый и Новый.

Старый город, говорилось в тщательно изученном ею путеводителе, представляет собой мешанину узких улочек и средневековых построек. Новый же — появился в восемнадцатом веке. Теперь, пытаясь что-нибудь из этого увидеть, Пруденс подумала: "А время в Шотландии ведет свой отсчет. Похоже, все, что мы в Америке находим ужасно старым, здесь считается почти новым. Не потому ли Хейли Монтгомери выбрал для своего убежища старинный замок? Может, он хотел затеряться в веках?"

По левую сторону Принсес-стрит высились величественные здания в викторианском стиле, по правую, у подножия самой значительной достопримечательности города — Эдинбургского замка, расположились пышные королевские сады. Массивное каменное строение громоздилось на поросших мхами и лишайниками скалах и, наверное, было видно почти из любого места города. Глядя на него, Пруденс прекрасно понимала, что он находится от них гораздо дальше, чем это кажется. Замок выглядел странным и жутковатым. Хотя те, кто родились здесь, скорее всего таким его не воспринимают.

— Обратите внимание, прекрасный старинный замок, — сухо заметил Колин.

Пруденс ощутила, что ее восторг затухает.

— Вам нравится делать из меня дурочку?

Он смущенно посмотрел на нее.

— Не понял…

— Ничего! — раздраженно буркнула она. И пробормотала себе под нос: — Все-таки стоило прихватить «Британнику» и путеводитель.

Может, Колин и расслышал ее слова, но промолчал. И вскоре, остановившись перед большим неуклюжим зданием на площади, сообщил:

— Шарлот-сквэа.

Она вышла из машины. На углу Джордж-стрит и Шарлот-сквэа ее внимание тут же привлекла церковь, какую можно было увидеть в любом городе Вермонта, только уменьшенную в пять раз.

Колин подошел к девушке.

— Что я сделал не так на этот раз?

— Ничего! — выпалила она. — Это то место, где вы живете, или я опять осталась в дураках?

Он метнул на нее гневный взгляд, и Пруденс подумала: "Вот и конец моей эпопеи!" Но нет, он приблизился вплотную, взял за локти, неожиданно прижал ее к себе.

— Пе-ре-ста-ньте! — сказал по слогам и, наклонившись, нежно поцеловал в губы.

Оторвавшись, усмехнулся и пошел по тротуару. Пруденс через мгновение поторопилась за ним.

— Вот тебе и безразличие! — тихонько сказала сама себе, ощущая зарождение какой-то необъяснимой радости и новых сил.

Оказалось, Колин жил не на этой площади. Повернув, он повел ее по узкой мощеной улочке, пересекающей Джордж-стрит и шедшей параллельно Принсес-стрит. Витрины шикарных магазинов, чередующиеся с пабами и кафе, подсказали девушке, что они находятся в аристократическом районе города. Потом они поднялись по ступеням небольшого каменного дома. Колин открыл дверь, и они вступили в достаточно темный холл.

Настроение Пруденс моментально упало, потому что первое, что она увидела, — была красивая, изящная темноволосая женщина, которая тут же кинулась в объятия Монтгомери. На ней было трико телесного цвета, но из-за слабого освещения Пруденс это заметила не сразу, сначала даже подумала, что на незнакомке вообще нет одежды. Ростом она была пониже Пруденс. Женщина что-то промурлыкала Колину по-французски, на что он ответил тоже на французском, и тут же исчезла. Колина, должно быть, совершенно не мучили угрызения совести из-за того, что в течение пяти минут он обнимал двух разных женщин. Очень спокойно он пригласил Пруденс пройти дальше.

Комната, в которую он ее провел, была заставлена старинной мебелью и застелена огромным турецким ковром. Судя по всему, она объединила в себе и спальню, и кухню, разделенные дверью в ванную комнату. У стены стоял секретер, заваленный бумагами. Повсюду были разбросаны платья, колготки, дамское белье.

— Приятно видеть, что ты навела порядок, Моника, — крикнул Колин по-английски.

— Не могy решить, что надеть, — выглянув из ванной комнаты, с заметным акцентом по-английски произнесла все та же женщина. Но теперь она была в халате. — Все это тряпье надо было оставить в Париже. Но тогда пришлось бы здесь ходить по магазинам, а я этого даже вообразить не в силах!

Колин отбросил какое-то пурпурное шелковое платье и уселся в кресло с неимоверно высокой спинкой, каких Пруденс раньше не видела. Она осталась стоять. Хотелось пить.

— Моника, познакомься с Пруденс Эдвардс, это новая секретарша отца, — сказал Монтгомери. — Пруденс, а это Моника Дежардин, она — танцовщица.

— Рада познакомиться, — произнесла девушка.

Моника протянула ей невероятно худую руку.

— А-а, удачи вам! Но вы в курсе, что Хейли не столь очарователен, как его сын?

Наверное, это была шутка. Однако Пруденс подумала всерьез: "Колин, конечно, очень интересный мужчина, но можно ли его назвать очаровательным?"

— Нельзя ли попросить стакан воды? — решилась она.

Колин уже сделал движение, чтобы подняться, но Моника его опередила:

— Боюсь, что чистых стаканов нет.

— Как и чистых тарелок, насколько я понимаю. Ну и неряха же ты, Моника! Придется нам поесть где-нибудь в городе. Ты пойдешь с нами на ленч?

— Ленч? — возмущенно воскликнула танцовщица. — Да я уже десять лет не слышала, что это такое. Но я пойду и закажу перье. В Эдинбурге подают перье?

Колин приказал:

— Давай одевайся.

Моника схватила что-то с дивана и опять исчезла в ванной комнате.

— Она танцует в «Данс-компани» Габриэля Сен-Симона, — со знанием дела сообщил Колин. — Они сюда приехали на фестиваль.

— О-о! — отреагировала Пруденс. — И что, хорошо танцует?

— Говорит, хорошо. — Поднявшись с дивана, он подошел к двери ванной комнаты. — Ждем тебя пять минут и уходим. Пруденс сейчас упадет в голодный обморок.

Моника ответила что-то по-французски, и Колин усмехнулся. Пруденс заглянула в кухонный альков, где находилась небольшая плита, холодильник и раковина, полная грязной посуды. "Ничего себе, уютная квартирка!" — подумала она. Потом заметила в комнате телефон и вдруг ужасно захотела позвонить Тромбли. Сама не знала, что, собственно, могла бы ему сказать, — ничто, конечно, не убедило бы издателя отменить задание и вернуть ее в Нью-Йорк. Но желание пообщаться с ним через океан и пожаловаться, как она тут идет на жертвы, было огромное.

Пока Моника приводила себя в порядок, Пруденс решила поговорить с Колином.

— Мистер Монтгомери, по поводу вашего отца…

— Мистер Монтгомери — это мой отец, — перебил он, подходя к ней, — а я просто Колин, — и протянул руку, прикоснулся к ее волосам. — Не нервничаете?

Пруденс попыталась улыбнуться:

— Да нет…

— Все в порядке, Пруденс! — сказал он, проводя ладонью по ее щеке, дружелюбно, как никогда. — Я понимаю, вы далеко от дома…

— Я хочу есть и пить. И ужасно устала. Я пролетела огромное расстояние, чтобы встретиться с человеком, которого никогда раньше не знала и которого только избранные видели последние десять лет, — сама от себя такого не ожидая, вдруг резко высказалась Пруденс. — И тоска по дому не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые я испытываю, ожидая этой встречи…

В этот момент появилась Моника. На ней было ярко-красное шелковое платье с оранжевыми и желтыми цветами, расчесанные, поблескивающие пышные волосы схвачены сзади простой резинкой.

— Ну, как я выгляжу? — спросила она.

— Как всегда ошеломляюще, сама знаешь! — ответил Колин. — Так у кого какие будут предложения насчет ленча? Можно пойти в паб или кафе на Роуз-стрит или посетить туристские места отдыха на Принсес-стрит. А можно довольствоваться чаем и ячменными лепешками в ресторане напротив. Вы гостья, Пруденс, вам и решать.

— Ха! — воскликнула Моника. — А я что, не гостья?

— Гости не оставляют грязную посуду в мойке и не разбрасывают нижнее белье по всей комнате, — проворчал Колин. — Ну, так как, Пруденс?