Ещё Пушкин в "Дорожных жалобах", раздумывая над тем, откуда придёт к нему смерть, шутливо писал:

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

С водкой наша история также сопряжена, а ещё и со шлагбаумом, потому что такова была фамилия-кличка главного персонажа.

Захотелось ему побольше "зелени" срубить, а как – не знал. Это уже потом он стал палёное пойло гнать, а покуда промышлял мелочью, так, в райкоме комсомола отсиживался. Но тут школьный приятель Петя подвернулся, тоже какой-то инструктор.

– Шура! – говорит. – У меня есть дальняя родственница из Одессы. Бабла – немеряно. Хочет в Москву перебраться. Ты заключи с ней фиктивный брак и пропиши, а она тебе и отвалит, сколько запросишь. Пока она будет квартиру себе подыскивать, вы и разведётесь, не пройдёт и полгода. Жить-то она всё равно покуда у меня будет.

Шура ещё не был акулой капитализма, клюнул. Ударили по рукам, а через неделю появляется этакая лягушонка в очках. Не слишком-то она понравилась, но с лица воду не пить. Показала она Шуре деньги, правда, издалека, и говорит, что как только – так сразу. В смысле, после регистрации брака и прописки.

Первые подозрения в его сердце закрались после оформления всех документов, когда она осталась ночевать в его квартире. Причём в самой лучшей из трёх комнат.

– Чего это она, а? – спросил он у своего школьного приятеля. – Где деньги, Петя?

– Жди, Шура, – ответил тот. – Полгода пролетят быстро.

За эти полгода уже Советский Союз развалился, а лягушка-квакушка никуда съезжать не собирается.

Развестись, впрочем, развелись. Но легче ли от этого? Соседкой она оказалась скверной, с бранливым характером, всю квартиру какими-то тюками заставила да ещё что-то подливала ему в суп.

Шура, не выдержав, пошёл плакаться к своей старой подружке, с которой ещё вместе в детский сад ходили, и совершенно неожиданно признался ей в любви.

– Не печалься так! – говорит ему эта подружка, смахивающая профилем на полевую мышь. – Дело поправимое. Мы её из твоей квартиры вместе выжимать будем. Ты только женись на мне и пропиши.

А почему бы и нет? Сказано – сделано. Так в доме на Преображенском валу поселилась ещё и мышка-норушка.

Однако и у неё характер оказался не сахар, даже похуже, чем у первой жены в очках. В детском саду вела себя гораздо скромнее. Но ведь сколько воды утекло!

А тут – уже совершенно другая эпоха, где всё бесовское наружу и полезло. Каждый стал зубами щёлкать.

Шура затужил ещё крепче. Что ж дальше делать?

Развёлся он и с этой женой. А две бывшие супружницы подружились, вместе какие-то тёмные дела с тюками обделывали, да и жили в самых лучших комнатах, а у Шуры из всех щелей дуло.

Дальше – больше. Лягушка вдруг вышла замуж за Петю, школьного приятеля, а детсадовская подруга привела в дом какого-то братка, похожего фигурой на ёжика, и такого же злого и колючего. Шеи не было, одни плечи.

Петя стал постоянно занимать у Шуры-Шлагбаума деньги – под будущий окончательный расчёт, а ёжик даже и не занимал вовсе, а просто брал всё подряд, да ещё и поколачивал хозяина, если спьяну под руку попадался. Совсем тяжёлые времена настали.

Жили они таким образом, как в тереме-теремке: лягушка-квакушка, мышка-норушка, петя-петушок, ёжик – ни головы ни ножек, и бывший комсомольский инструктор Шура.

Жаловаться некому, но обидно.

Иные уже нефтяными вышками владели, а он всё никак свою жилищную проблему не решит.

И понял однажды, что жить так больше нельзя. Надо идти по стопам партии. Пока ещё какая-нибудь лиса или медведь в его квартиру не завалились.

Пошёл он ночью на злодеяние: облил стены теремка керосином, запалил спичку, но сам же потом и пожарных вызвал, помогал всю эту живность вытаскивать.

И очень уж ему с тех пор жечь понравилось. Следите за движением мысли?

Затеял он бизнес на палёной водке, совместно с Петей, ёжика взяли в охранники, мышку с лягушкой – в топ-менеджеры.

Быстро поднялись на ноги, потому что Шура всех конкурентов пожёг.

Потом, правда, и этих своих представителей животного мира – тоже, чтобы лишнего не трепали.

Прочим, кто мешал или под ногами путался, также опустил на голову шлагбаум.

А вскоре его и самого сожгли, из огнемёта.

Но это уже совершенно другая история, неинтересная.

И к Преображенскому валу никакого отношения не имеет.

О романе Александра Потёмкина "Человек отменяется"

Существует два типа художника. Один созерцательный, эпически-спокойный, уравновешенный, второй нервно-динамичный, взрывчатый, натянутый, как струна. Один распахнут внешней реальности, миру природы и истории, его любовно описывает, им вдохновляется, им живёт. Второго внешний мир хотя и интересует, но лишь как то, что связано с главным предметом его внимания – личностью, в глубины которой он погружается снова и снова, не уставая разгадывать "тайну человека". В русской литературе XIX века классические их образцы были явлены, с одной стороны, Толстым, "тайновидцем плоти", с другой его современником Достоевским, "тайновидцем духа", по определению Мережковского.

Александр Потёмкин относится ко второму типу писателей, занимая среди них своё яркое, уникальное место. Человек в поразительной двойственности его природы ("я – червь, я – Бог"), нелинейности и непредрешённости, в изощрённых извивах его психики и интеллекта – вот что прежде всего занимает писателя. Герои его повестей и романов личности, "усиленно сознающие": рефлектируют они над собой, над окружающими, над переменчивыми путями судьбы, стремятся постичь начала и концы бытия, во всем дойти до первопричины. Напряжённая работа сознания не прекращается в них ни на минуту. Как и герои Достоевского, они одержимы одной страстью, одним желанием – "мысль разрешить". Внешние формы существования, свидетельствующие о состоятельности, успехе, да что там, просто нормальном устроении жизни: обеспеченность, семья, дети, карьера, – отступают на задний план. На передний – выходит идея: заполоняет пространство ума, властно распоряжается в сфере поступка, жёстко прочерчивает линии взаимодействия с окружающими.