Этот лад тысячелетий прошёл и сквозь суровый, полный народных трагедий ХХ век. Василий Белов и ныне уверен, при всей нынешней порушенности народной жизни русский лад сохранился, и переживёт новый расцвет, пусть и в ином виде.

Он не боится ничего нового, он боится разрушения народного лада.

"Привычное дело" Ивана Африкановича – это не привычный покорный рабский труд, как его характеризовали многие видные либеральные критики, это привычное дело русского человека при самых каторжных и трагедийных условиях жизни – стремиться к ладу, жить согласно ладу. И потому Иваны Африкановичи не только выживали в невыносимых условиях, но и побеждали, и возрождали лад.

Идея лада не только определяет эту книгу о народной эстетике, она является центральной в творчестве Василия Белова, о чём бы он ни писал.

Могут меняться и уходить в историю некие этнографические детали, но в целом вся система русской национальной жизни (как и любой другой), остаётся незыблемой, пока жив сам народ. Вот это и бесит наших врагов.

Потому и является он несомненно нашим народным гением, что, подобно тому же Лао Цзы или Конфуцию, но уже для России, он вобрал в себя целостную художественную систему русской народной жизни, обладающую глубокой преемственностью, и потому важнейшую для наших будущих поколений, которым необходим весь нравственный и культурный опыт своего народа.

Дай Бог Василию Ивановичу сил и здоровья. Новых свершений и завершений...

Владимир БОНДАРЕНКО. Василий Иванович, расскажите, как вы пришли к Богу.

Василий БЕЛОВ. Это и мучает меня, что я очень уж долгое время был атеистом. Причём, воинственным атеистом. Стыдно вспоминать такие собственные ошибки. Мне и сейчас, конечно, далеко до полноты христианского понимания и всепрощения, но стремлюсь к православной вере. Через ту же тютчевскую божественную стыдливость стараюсь понять самого себя. Вера – это серьёзное дело… И её никакими знаниями не обретёшь. Может, даже наоборот. О ней и говорить много нельзя… Но только придя к ней, начинаешь многого стыдиться в своём прошлом. Стыдиться иных поступков и даже собственных произведений, пусть даже их и прочитали миллионы людей. То ли я написал, что надо человеку? Что надо народу? Вот это меня и мучает. А пока наш народ не обретёт Бога в душе своей, до тех пор не вернётся и наш русский лад. А как трудно пробуждаться после атеистического холода, как и тянет многих в фальшь сектантства или ещё куда…

Вл. Бонд. Конечно, вы правы. Стыдливость всегда была присуща русскому сознанию так же, как и терпение, сострадание.

Вас. Белов. Все русские люди с этим чувством живут. И вот, подойдя к своему нынешнему возрасту, начинаешь понимать, что сделал много ошибок, которых уже не исправить. С другой стороны, и ошибки эти связаны тоже с судьбой страны, с той средой, в которой с детства жил, с семейным воспитанием. Вот что важно… И что сегодня окончательно добивают – так это семейное воспитание. У моего поколения беда была одна: почти у всех не было отцов – у кого на фронте погибли, у кого раскулачили или расстреляли, как у Шукшина. Я умудрился выжить без отца. Отец погиб на фронте в 1943 году, когда мне было десять лет… Все невзгоды, связанные с крестьянской бедностью, не минули и меня. Несмотря на то, что отца убили на фронте, нам и корову Берёзку пришлось отдать государству в налоги, и даже амбарчик, срубленный матерью ещё вместе с отцом Иваном Федоровичем, вынуждены были отдать вернувшемуся с фронта солдату. Не то, что сочувствовали и помогали семье погибшего воина, скорее наоборот. Может, чудом каким-то уцелели. Потому и школу вовремя не закончил, не получил должного образования. И оттого завидую по-хорошему и Кожинову, и Семанову, и Михайлову, всем, кто вовремя получил хорошее образование. Я же не получил даже аттестата в своё время. А ведь тоже когда-то мечтал об университете, тянулся к знаниям. Всё должно к человеку вовремя приходить. Нельзя опаздывать в жизни. Как бы потом ни навёрстывал, всё равно до конца не наверстаешь. Я ещё даже Льва Толстого не всего прочитал до сих пор. И много чего другого не дочитал и не доделал пока…

Вл. Бонд. Конечно, жаль, что таким, как вы, – сиротам и безотцовщине, в жизни всё очень тяжело давалось. И всё же познали вы с этой лихой тяжестью жизни и ту глубинную правду о человеке, которая никакими знаниями не даётся. Когда такие же, как вы, крестьянские дети почти в одно время вошли в русскую литературу: Шукшин, Распутин, Лихоносов, или постарше фронтовики Носов, Абрамов, – с этим горьким знанием народной жизни, с неполным образованием, но с прекрасным знанием простого человека, – то создали новую классику русской литературы, принесли те знания, те образы и характеры, те сюжеты, которых не было даже у Льва Толстого. Разве это не важно для России? Проза прекрасных городских интеллектуальных писателей Юрия Бондарева или Юрия Казакова, Георгия Семёнова или Александра Проханова – это совсем другая проза, с иным знанием жизни, с иными героями, с иными сюжетами. Вы, именно вы, пусть часто и недостаточно образованные, не столь эрудированные, стали настоящим мировым открытием в литературе, на долгое время самым настоящим авангардом в ней, ибо до вас такой народной крестьянской болевой, совестливой прозы не было.

Вас. Белов. Ты, Володя, говоришь о положительном моменте. Может, так и есть. Ты – критик, тебе виднее. А я говорю о каких-то личных потерях и лишениях, которые и сейчас во мне чувствуются. Мешают добиться того, чего хотелось бы. А сколько попрёков в наш адрес было всей этой прогрессивной критикой сделано? Этими университетскими всезнайками из интернационалистов. А как мне было поступить в университет без аттестата? И сколько ребят талантливейших было по Руси, так и пропавших в нужде, в безнадёжности, в полуобразованности. Намертво закрыты дороги были, у нас даже паспортов не было, куда денешься? Пробивались, конечно, кто как мог. Тот же Шукшин, или Астафьев тоже, может и злость излишняя у него накопилась из-за этих лишений, Рубцов Коля, Валерий Гаврилин… Всё-таки положение крестьян было в моё время почти что крепостное. И все это понимали. Помню, мне Твардовский Александр Трифонович при первой встрече так и сказал в ответ на мои радикальные требования дать всем крестьянам паспорта: "Разбегутся же все…" Вот сейчас и разбежались.

Вл. Бонд. И всё же вы сами и стали народными защитниками – своей же прозой. И несмотря на вашу белую зависть, если поставить рядом написанное теми, о ком вы говорили: Семановым, Михайловым и другими (при всём моём к ним глубочайшем уважении), и написанное вами – писателями, прозванными "деревенщиками", – конечно же, художественная тяжесть вашего креста будет повесомей.

Вас. Белов. Важнее всего в литературе, наверное, нравственная сторона дела. Пусть у меня не было аттестата, пусть не было классического образования, а нравственное воспитание, я думаю, сумел получить. И от земляков своих, и особенно от своей матери, Анфисы Ивановны.

Вл. Бонд. Судя по всему, Василий Иванович, вы – дерзкий человек? Не боитесь лезть, куда не надо. Писать о том, о чём не положено. Как вы считаете, нужна дерзость в литературе?