На ступеньках магазина сидела бабуля с пакетами вишни, я купил и вишни.

Мы немного прошли вдоль линии и свернули в проулок.

— Дима — это сын?

— Да, уже большой. Он очень болен, — она остановилась, закусив губу. — Может быть, не надо, Андрей Андреич?

— Ну, а где же пить будем, если уж куплено? Да я ненадолго, Элен, не думайте, я не из этих... Каплю посидим, каплю выпьем, я люблю детей и дедушек, будет общий дружеский разговор, лото. Хоть бы там было десять дедушек, я сумею вести приличный светский разговор. Да, а что с Димой? — Вы что, были замужем? А дедушка — это ваш дедушка? Или — его дедушка?

— Господи! — возвела она очи к небу. — Сколько вопросов! Какой же вы говорун!

— Да, есть такое, — согласился я, — это тоже моя болезнь. Но вы тоже — как девочка: а мама разрешит? а папа разрешит?..

Её дачка, точнее, приличный деревянный дом с участком, разделенным забором на две половины, напоминала мне ту, что сегодня снилась: веранда, видна голова рыжего дедушки, над чем-то склонившегося. Меня слегка дернуло. Надо ж... Элен велела подождать, пошла привязывать лютующего на цепи пса — зацепила его цепку на другой забор, подальше.

— Он у нас просто зверь.

Пока обходили огуречник под плёнкой и цветник с подсолнухами, Элен объяснила, что дом-то весь ихний, но она сдает половину армянам, чтоб прожить. Действительно, с той половины несло подгорелым мясом и кто-то гортанно призывал: "Ервант! Ервант! Ида сюда, куморэд кунэм!" Просторная светлая веранда с невысоким крылечком, круглый стол посредине, над ним абажур, кресло, диванчик, книжный шкаф, две двери куда-то, наверно, в кухню и жилые покои. У открытого окна-рамы сидел маленький старичок с бородкой и, как я говорил, рыженький /красится наверняка, потому что брови белые/, завернутый в легкое одеяло, он пристально, даже хищно смотрел в шахматы, устроенные на табурете возле его кресла-качалки. Как мило, по-старинному, какая прелесть.

Элен еле дозвалась шахматного дедушку, сказав, что "вот наш гость — Андрей Андреич, познакомились на пляже, очень воспитанный человек и меня спасал, я тонула". Она-то это с юмором, а дед перепугался:

— Что, действительно? И — как же, Леночка?

— Да нет, я шутила, а он подумал...— засмеялась она. — Это мой дедушка, а Димин прадедушка.

Тот сунул мне сухую крошечную ладошку и сообщил удивительно тоненьким голоском, словно василёк в поле /у него и глаза были васильковые/:

— Иван Савельич. Прошу помнить.

Элен подмигнула мне и слегка похлопала себя по темечку: мол...

Я выгрузил покупки из её сумочки на стол. Элен вдруг вспомнила:

— Ой, Андрей Андреич, вам же надо ноги помыть. Я сейчас воды принесу, а вы садитесь в это или в то кресло.

Кресла были плетеные. Старина. Как ещё живы-то. Дедушка с ужасом смотрел на мои грязные ноги. Он плоховато слышал и видел, но ноги мои углядел и стал думать. Впрочем, внимание его тут же переключилось на шахматы: он решал какой-то этюд или играл сам с собою, не знаю, но я придвинулся к нему, пряча ноги под кресло, и полюбопытствовал, показывая тонкое знание шахмат:

— Это не этюд Кереса 1948 года?

— Н-нет. А вы его знали?

— Я всех знал. Нимцович. Тарраш. Этот особенный. Мой папаша у него выиграл на семнадцатой доске. А что делать — он же был в цугцванге.

Он вылупил глаза на меня! Он так обрадовался! В это время Элен принесла воду в тазике, и я мыл ноги, продолжая потрясать Ивана Савельича.

— Видите, Андрей Андреич, тут оч-чень сложная штука: ферзь берется при шахе белой пешкой.

— А если за два хода до этого сделать так, то есть переиграйте: слон идёт сюда, конь — сюда, и белой пешке некуда идти. Так?

— Н-ну, вы — корифей! У вас разряд или вы мастер?

— Да что вы, — рассмеялся я, — так... игрывал когда-то... больше под банкой в Парке Горького, там был Шахклуб и всякие идиоты... ой, простите!

Элен сидела за столом, сложив голову в руки, спина её вздрагивала.

— А вот, знаете ли, я могу вас научить уникальной игре, игра просто историческая, даже мистическая.. Хотите? /Он загорелся и стал расставлять фигуры заново./ Что там "испанская партия", "индийская защита", "Кароканн" — это всё для детей. Партия называется "Трубы Навина". Был такой у древних евреев начальник Иисус Навин. А придумал игру царь Соломон и всех царей мира обыгрывал.

— Ну-те, ну-те, — заторопился д

едушка, — это интригует, я все партии знаю, все защиты, но такого не слыхал, а вы-то откуда ее узнали?

— Одно время лежал в психушке, в психосоматике, так один больной и научил, а он вычитал ее где-то в апокрифах.

— Вы лежали в сумасшедшем доме?!

— А что такого. Я там сон лечил. В неврозах. Это я пошутил насчёт психосоматики. Там Зыкина лежала. Ну-с, начинаем... Я, конечно, помню лишь ходов десять, но дальше всё пойдёт само собой. Агрессивней партии я не встречал, Иван Савельич. Во-первых, вот эти пешки белых — а трубят в трубы Навина белые /он всех устрашал именно жуткими звуками труб, длинных, вроде зурны, что ли, и выли они тысячами — представляете! да ещё на рассвете, когда все спят/, да, так трубят белые, и пешки открывают слонов — кинжальный огонь по флангам... Так, затем размен пешек левого фланга, открытие ладей... Правый фланг — та же история. Ладья на ладью, конь на коня. Ферзь вылетает на поле Н-5. Это же Ливан, Вьетнам, Ирак, Сербия! Правда?

— Да-да-да.... — дадакал дедушка, даже притоптывая сандаликами. Мне Элен дала тряпку вытереть ноги и пушистые шлепанцы. — А вдруг я в них домой уйду, а? — пошутил я.

— Идите, — равнодушно пошутила и она, а сама открыла бутылку, разлила портвейн по стаканам и показала на печенье. Мы выпили.

Кстати, только теперь я заметил, что она переоделась: шёлковые брюки, туфельки на высоком каблуке /ах, какие сексуальные!/ и длинная кофточка-распашонка. Нарочно, что ли, но бюст её возвысился ещё более красноречиво. Словом, это был мёд, мёд!

Я продолжил городить на доске ужасающую чепуху, дедушка пытался усвоить логику, но я, как, горячечный больной, шептал: "Никакой логики... это нельзя ничем объяснить, только напор, напор а ещё раз напор..." — "Но у вас же почти не осталось фигур..." — "А вот вы, если запомнили, снова начните, но ведите линию белых, то есть Навина, — конечно, осторожно,— и вы увидите, какая будет блистательная победа!" Я выпил ещё целый стакан и откинулся в кресле. Элен смотрела на меня с гордостью и благодарностью: