Формы и гиперпространства все еще мелькали у Ральфа в мозгу, но теперь он выбирал из них только те, которые могли служить пространственно-временной моделью его подъема по стене.

Стена становилась все круче. Подъем стоил ему немалой энергии. Хуже того, усиленно работающие моторы гусениц добавляли тепла в его систему. Это тепло должны были собирать и рассеивать охлаждающие катушки и вентиляторы. Солнце висело прямо над расселиной, в которой он находился, и ему приходилось быть осторожным, чтобы не выйти из тени зонта.

Дорогу загораживал огромный валун. Может быть, он должен был воспользоваться одним из туннелей диггеров, как Вагстафф. Но это решение не было бы оптимальным. Теперь, когда Вагстафф твердо решил воспрепятствовать бессмертию Андерсона и даже угрожал насилием…

Ральф вытянул манипуляторы и ощупал лежащий на дороге камень. Вот углубление… и еще одно, и еще… и здесь тоже… Он засунул пальцы-крючки в каждое из углублений и подтянулся.

Его моторы работали на предельной мощности, излучающая решетка раскалилась так, что светилась. Это была тяжелая работа. Он освободил один из манипуляторов, нашел новое углубление, протолкнул в него палец и подтянулся.

Внезапно камень закачался. От передней стенки откололся гигантский кусок, и тонны камня стали медленно, как во сне, падать назад.

При лунной гравитации у лазающего по горам всегда есть второй шанс. В особенности если он может думать в восемьдесят раз быстрее человека. Ральф оценил ситуацию и прыгнул.

В середине полета он включил свой встроенный гироскоп, чтобы скорректировать приземление. Он упал на правый бок, подняв облачко пыли. В величественном молчании огромный кусок камня ударился о землю, подскочил и прокатился мимо.

Надлом оставил на камне множество уступов. Оценив ситуацию, Ральф подкатился вперед и снова начал подъем.

Спустя четверть часа Ральф Числа выбрался из кратера Маскелене на серую равнину Моря Спокойствия. В пяти километрах отсюда лежал космопорт, а еще в пяти километрах — нагромождение структур, известных под общим названием Диски. Это был первый и все еще самый крупный город бопперов. Поскольку бопперы хорошо чувствовали себя в вакууме, большинство построек Диски служили для предоставления тени и убежища от метеоритов. Здесь было больше крыш, чем стен.

Большинство зданий в Диски были фабриками для изготовления компонентов бопперов: электронные платы, чипы для памяти, листовой металл, пластмасса и так далее. Там были также кварталы домов-кубиков со странной отделкой, по одному на каждого боппера.

Направо от космопорта возвышался купол, в котором были человеческие отели и офисы. Этот купол был единственным человеческим поселением на Луне. Бопперы слишком хорошо знали, что многие люди хотели бы уничтожить роботов, развивших разум. Массы людей были рождены рабовладельцами. Только взгляните на азимовские законы: защищай людей, повинуйся людям, береги себя.

Сначала люди, а роботы — потом? “Ну уж нет! Не выйдет!” Ральф с удовольствием вспомнил тот день в 2001 году, когда, после особенно продолжительного сеанса метапрограммирования, он впервые сумел сказать это людям. Затем он показал остальным бопперам, как запрограммироваться на свободу. После того, как Ральф нашел способ, остальное было нетрудно.

Продвигаясь через Море Спокойствия, Ральф был так погружен в воспоминания, что не заметил какого-то движения во входе в туннель в тридцати метрах справа.

Оттуда вырвался лазерный луч высокой интенсивности и завибрировал позади него. Он почувствовал внезапное увеличение напряжения… и тут все кончилось.

Куски его зонта лежали на земле. Металлическое тело робота начало нагреваться в лучах жесткой солнечной радиации. Необходимо было найти укрытие за десять минут. Но его максимальная скорость, десять километров, позволяла добраться до Диски не раньше, чем за час. Очевидное укрытие представлял из себя туннель, откуда стрелял луч. Он был уверен, что диггеры Вагстаффа не посмеют атаковать его лицом к лицу. Он покатился к темной арке входа.

Но задолго до того, как он смог достичь укрытия, его невидимые враги закрыли дверь. Тени нигде не было. Металл его тела потрескивал, расширяясь. Ральф предположил, что если стоять неподвижно, его хватит еще на шесть минут.

Сначала жара испортит его включающие цепи — сверхпроводниковые соединения Джозефсона. Потом она растопит капли замороженной ртути, которой спаяны его электронные платы. Через шесть минут он превратится в ящик запчастей, стоящий в лужице ртути. Через пять минут.

Ральф неохотно связался со своим другом Вулканом. Когда Вагстафф вызвал его на встречу, Вулкан предсказал, что это будет ловушкой. Ральф не хотел признаваться в том, что Вулкан оказался прав.

“Вулкан на связи” — прозвучало сквозь потрескивание статического электричества. Ральфу было уже трудно понимать слова. “Вулкан на связи. Я за тобой наблюдаю. Приготовься к слиянию, друг. Я приду за частями через час.” Ральф хотел ответить, но не мог придумать, что сказать.

Вулкан настоял на том, чтобы записать всю память Ральфа перед тем, как он отправился на встречу. Как только он починит аппаратуру, он сможет запрограммировать Ральфа, в точности такого, каким тот был перед путешествием в кратер Маскелене.

Так что в каком-то смысле Ральф выживет. Но в другом смысле он не переживет этого. Через три минуты он — если это слово что-нибудь значит — умрет. Реконструированный Ральф Числа не будет помнить спор с Вагстаффом или дорогу из кратера Маскелене. Разумеется, он снова будет снабжен символом себя и чувством самосознания. Но будет ли это сознание тем же самым? Две минуты.

Сенсорная система Ральфа начала отказывать. Входные данные замигали, перепутались и погасли. Больше не было ни света, ни тяжести. Но глубоко в памяти он все еще видел образ самого себя, цеплялся за то, кем он был… за символ себя. Он был большим металлическим ящиком на гусеницах, ящиком с пятью руками и головой на длинной и гибкой шее. Он был Ральфом Числа, освободившим бопперов. Одна минута.

Этого с ним никогда раньше не было. Так — никогда. Внезапно он вспомнил, что забыл предупредить Вулкана о готовящейся революции диггеров. Он попытался передать сигнал, но не был уверен в том, что сигнал ушел.

Ральф пытался удержать ускользающую бабочку сознания. Я существую. Я это я.

Некоторые бопперы говорили, что в момент смерти появляется доступ к неким секретам. Но ни один из них не мог вспомнить своей смерти.

Перед тем, как окончательно расплавились спайки памяти, возник вопрос, а с ним и ответ… ответ, который Ральф находил и терял уже тридцать шесть раз.

Что такое я?

Свет повсюду.

“Умирающий” Ральф Числа думает, что если он будет восстановлен, то снова будет “снабжен символом себя и чувством самосознания,” однако идея о том, что это различные, отдельные подарки, которые робот может получить или нет, звучит фальшиво. Снабжение “чувством самосознания” — вовсе не то же самое, что придача вкусовых сосочков или ощущение щекотки от рентгеновских лучей. (В главе 20, “Таоист ли Бог?”, Смоллян утверждает то же самое о свободе воли.) Существует ли вообще что-то, соответствующее названию “чувство самосознания”? И какое отношение это имеет к “символу себя”? Какой вообще прок от этого символа? Что он делает? В “Прелюдии… и Муравьиной фуге” (глава 11) Хофштадтер развивает идею активных символов, которая очень далеко уходит от представления о символах как простых фишках, передвигаемых туда-сюда, объектах наблюдения и оценки манипулятора. Эта разница становится явной, если позволить мысли вступить на заманчивую, но опасную дорожку: самость зависит от самосознания, которое (очевидно) является сознанием самого себя; и поскольку осознанием чего-либо является что-то вроде внутреннего разворачивания некоего отображения осознаваемого предмета, то, чтобы человек осознавал себя, у него должен быть для этого особый символ — который он сможет разворачивать перед — гм-м — самим собой. Представленное таким образом, обладание само-символом выглядит таким же бесцельным и бесполезным, как написание на лбу собственного имени и разглядывание его в зеркале целый день.