Не значит ли все это, что с дуализмом что-то немножечко не в порядке?
Размышления
“О Seigneur; s’il y a un Seigneur, sauvez nom aeme, si j’ai une aeme.”
“О Господи, если Ты существуешь, спаси мою душу, если она существует.”
Ernest Renan
Priure d’un sceptique
Эрнест Ренан
Молитва скептика
Смоллян бросает вызов позиции Сирля, предлагая снадобье, убивающее интенциональность. Душа страдальца уничтожена, и тем не менее, для всех сторонних наблюдателей, он продолжает страдать. А как чувствует себя его внутреннее я? Смоллян не оставляет нам ни малейших сомнений на этот счет.
Смысл этой короткой притчи в том, что она показывает логический абсурд подобного лекарства. Но почему? Почему душа не может расстаться с телом так, чтобы то продолжало функционировать нормально?
Душа — это попытка преодолеть непреодолимую с помощью чувств пропасть между частицами и принципами. Промежуточных уровней там так много, и они настолько туманны, что мы не только видим в каждом человеке душу, но и не способны перестать ее видеть. “Душа” — это название, которое мы присваиваем неуловимому, но характерному стилю каждого индивида. Иными словами, душа это та несжимаемая сердцевина, которая определяет, каков ты и, следовательно, кто ты. Что представляет из себя эта несжимаемая сердцевина — набор моральных принципов и черт характера или нечто, о чем можно разговаривать в физических терминах, на уровне мозга?
Нейроны мозга отзываются только на “местные” стимулы — местные как в пространстве, так и во времени. В каждое мгновение (как в “Игре Жизни”, описанной в Размышлениях о “Non serviam”) импульсы соседних нейронов складываются и данный нейрон либо возбуждается, либо нет. Тем не менее, это “местное” поведение каким-то образом складывается в Общий Стиль — в множество “глобальных” принципов, которые на уровне человеческого поведения соответствуют долгосрочным планам, идеалам, интересам, вкусам, надеждам, принципам и так далее. Каким-то образом все эти долгосрочные общие качества должна быть закодированы в нейронах так, чтобы из их деятельности возникало соответствующее глобальное поведение. Это можно назвать “сжатием” глобального в местное. Подобное кодирование множества долгосрочных целей высшего уровня в синапсические структуры миллиардов нейронов было частично проделано для нас миллионами наших предшественников на эволюционном древе. Мы многим обязаны не только тем, кто выжил, но и тем, кто исчез с лица земли, поскольку именно благодаря множеству ветвей древо эволюции смогло породить такое сложное создание, как человек.
Возьмем более простое животное, такое, например, как новорожденный теленок. Теленок, которому всего час от роду, не только видит и умеет ходить, но и инстинктивно сторонится людей. Подобное поведение он унаследовал от далеких предков — “протокоровы”, в генах которых было закодировано именно такое поведение, выживали чаще, чем остальные. Это поведение, вместе с миллионами других удачных адаптаций, оказалось “сжатым” в нейронные схемы, закодированные в коровьих генах, и стало “встроенной характеристикой” каждого “сходящего с конвейера” теленка. Взятый сам по себе, набор человеческих или коровьих генов кажется почти необъяснимым чудом. Слишком много истории оказалось сжатой в нейронные схемы. Чтобы сорвать с покров таинственности, необходимо работать в обратном направлении, восстанавливая эволюционное древо, и не только те его ветви, что выжили. Однако, когда мы смотрим на корову, мы не видим за ней целого древа предшественников, более или менее удачливых, и удивляемся долгосрочным целям и задачам, закодированным в структуре коровьего мозга. Особенно удивительным нам кажется то, как миллионы в отдельности бесцельных местных нейронных импульсов у нее в голове складываются в стройную картину целенаправленного поведения — коровью душу.
С другой стороны, человеческий разум и характер продолжают формироваться много лет спустя после рождения и в течение этого долгого периода нейроны усваивают информацию от окружающего мира и меняются, создавал набор стилей. Полученные в детстве уроки кодируются в подсознательные схемы активации нейронов, и когда все эти крохотные, сложившиеся в результате обучения схемы действуют в совокупности с с мириадами крохотных схем, закодированных в генах, человеческий наблюдатель увидит одну общую крупную схему — человеческую душу. Именно поэтому мысль о лекарстве, которое “уничтожает душу”, но оставляет в неприкосновенности все особенности поведения, абсурдна.
Разумеется, под давлением душа — набор принципов — может частично уступить. То, что казалось “несжимаемым”, может развалиться, поддавшись жадности, славе, честолюбию, коррупции, страху, пытке или чему-либо еще. Так можно сломать “душу”. В романе Оруэлла “1984” приводится яркое описание механизма ломки души. Люди, мозги которых “промывались” сектантами или террористическими группировками, у которых они долгое время были пленниками, могут утерять глобальную связь мотивов, так аккуратно закодированных в их нейронах. И тем не менее существует некое сопротивление, тенденция возвращаться к первоначальному положению — центральной душе, самой сокровенной сердцевине — даже после самых чудовищных переживаний. Это можно назвать “гомеостазом духа”.
Давайте перейдем к менее мрачным материям. Представьте себе вселенную без души, механистическую вселенную, лишенную свободной воли, сознания или наблюдателя. Эта вселенная может быть детерминистской или наполненной случайными, беспричинными событиями. Однако там достаточно законов для зарождения и развития устойчивых структур. Таким образом, эта вселенная оказывается полна различных самодостаточных замкнутых маленьких объектов, каждый из которых обладает внутренней репрезентативной системой, достаточно сложной, чтобы в нем возникло глубокое, развитое самосознание. В каждом из подобных объектов это породит (и здесь наблюдателям придется позволить себе снисходительную усмешку) иллюзию свободной воли — на самом деле, разумеется, это всего-навсего ледяная вселенная, а обитающие в ней создания — не более, чем роботоподобные существа, машины, подчиняющиеся правилам, следующие по детерминистским (или случайно-детерминистским) траекториям и тешащие себя иллюзией того, что они обмениваются значимыми мыслями, в то время как на самом деле они просто механически бормочут по очереди, испуская и поглощая длинные последовательности пустых, бессмысленных электромагнитных или акустических волн.
Представив себе эту странную, полную иллюзий вселенную, давайте теперь взглянем на нашу вселенную и попытаемся увидеть человечество в этом свете. Мы могли бы обездушить всех в мире, так что они станут подобны зомби Смолляна или роботам Сирла, говорящим по-китайски, и будут так же лишены внутренней жизни, как стучащая пишущая машинка под управлением бесчувственного компьютера. Жизнь покажется жестоким розыгрышем по отношению к тем бездушным скорлупкам, которые ошибочно убеждены (хотя как может быть в чем-то убеждена кучка безжизненных атомов?), что обладают сознанием.
Это было бы самым лучшим способом наблюдать за людьми, если бы не одно маленькое “но” — я, наблюдатель, и сам являюсь одним из них, и при этом бесспорно обладаю сознанием! Все остальные, насколько мне известно, просто ходячие наборы рефлексов, притворяющиеся разумными — все, но не я! После моей смерти эта картина станет правильной — но до того один из объектов останется особым, отличным от других, потому что он не одурачен! Или же… с дуализмом что-то немножечко не в порядке?
Дуалисты считают, как сформулировал это Смоллян, что разум и тело — раздельные субстанции. Это означает, что мы имеем дело по крайней мере с двумя видами субстанций — физической и ментальной. Наш разум сделан из чего-то, не обладающего ни материальной массой, ни физической энергией; возможно, он даже не занимает места в пространстве. Этот взгляд настолько загадочен, так систематически избегает попыток разъяснения, что непонятно, как он может кого-либо привлекать. Одна из дорог, ведущих к дуализму, проходит через следующий (никуда не годный) аргумент: