Подобные рассуждения поднимают тучи пыли и оставляют человека безнадежно заблудившимся, так что давайте подойдем к проблеме с другой стороны. В “Размышлениях” о “Борхес и я” мы рассмотрели возможность увидеть себя на телемониторе и не сразу понять, что вы видите именно себя. В таком случае перед вами будет ваше отображение — перед вашими глазами на телеэкране или, если хотите, перед вашим сознанием — но это не будет правильным типом отображения. Какой же тип отображения правильный? Разница между “он-символом” и “я-символом” заключается не в разнице написания. (Вы не могли бы исправить положения, делая с вашим “символом в сознании” нечто аналогичное стиранию “он” и написанию вместо этого “я”.) Главное в само-символе не то, как он “выглядит”, но то, какую роль он мог бы сыграть.

Могла бы машина иметь само-символ или самосознание? Трудно сказать. А как насчет простого животного? Представьте себе омара. Считаем ли мы, что он осознает себя? Он выказывает несколько важных симптомов обладания само-символом. Во-первых, когда он голоден, кого он кормит? Себя! Во-вторых, что еще важнее, когда он голоден, он не будет есть любые съедобные вещи — так, например, он не будет есть себя, хотя в принципе мог бы. Он мог бы оторвать клешней собственные ноги и сожрать их. Вы скажете, что он не настолько глуп — почувствовав боль в ногах, он поймет, чьи ноги атакованы, и остановится. Но откуда он узнает, что боль, которую он чувствует, это его собственная боль? Эти простые вопросы показывают, что даже простейшие создания должны считаться с собой. Даже омар должен иметь нервную систему, помогающую ему точно различать поведение, разрушающее себя, от поведения, разрушающего других, и предпочитать второе. Вполне возможно, что контролирующие самозащитное поведение структуры могут существовать, не создавая сознания и, тем более, самосознания. В конце концов, мы можем изготовить маленькие механические приспособления, способные защищать себя и в простых ситуациях могущие создать сильнейшую иллюзию “сознательного поведения”, как проиллюстрировано в главе 8, “Душа Марка-зверя Третьего.” Но почему мы утверждаем, что это иллюзия, а не рудиментарная форма настоящего самосознания, такого, как у омара или червя? Потому что у роботов нет идей? А у омаров есть? По-видимому, у омаров есть нечто подобное идеям; во всяком случае, того, что у них есть, достаточно, чтобы успешно вести их по жизни. Это нечто, как бы вы его ни называли, может быть и у роботов. Может быть, это можно назвать бессознательными или предсознательными идеями — рудиментарным представлением о себе. Чем разнообразнее обстоятельства, в которых создание может узнать себя, понять, что эти обстоятельства имеют к нему отношение, накопить информацию о себе и предпринять действия, имея себя в виду, тем богаче (и значимее) его идея о себе — в том смысле слова “идея”, в котором оно не предполагает наличие сознания.

Давайте продолжим мысленный эксперимент и предположим, что хотим снабдить нашего обладающего чувством самосохранения робота еще и речевыми навыками, чтобы он мог предпринимать для собственной выгоды языковые действия: просить о помощи, спрашивать информацию, а также лгать, угрожать и обещать. Организация и контроль подобного поведения безусловно потребуют еще более сложной структуры контроля: репрезентативной системы в том смысле, в каком она определена в “Размышлениях” к главе “Прелюдия… и Муравьиная фуга”. Эта система не только будет постоянно корректировать информацию об окружающем и местоположении в нем робота — она будет также иметь сведения и о других действующих лицах в окружающем робота мире, о том, что они могут сделать, что желают, что в состоянии понять. Вспомните, как Ральф Числа рассуждает о предполагаемых мотивах и убеждениях Вагстаффа.

Ральф Числа представлен здесь как существо, обладающее сознанием (и самосознанием, если вы можете их разделить) — но действительно ли это необходимо? Не могла ли его система контроля, со всей информацией о мире и о самом Числа, быть построена без следа сознания? Может ли какой-либо робот выглядеть в точности как Ральф Числа, действовать так же разумно во всех обстоятельствах, говорить то же самое, что и Ральф — и не иметь ничего внутри? Кажется, что автор намекает на такую возможность — для этого просто надо сделать нового Ральфа Числа, в точности такого же, как старый, только без само-символа и чувства самосознания. Если бы в результате этого мы не могли бы отличить нового Ральфа от старого, вступали бы с ним в беседы, пытались наладить с ним сотрудничество и так далее, то мы оказались бы там, откуда начали, в том смысле, что, само-символ совершенно не нужен, — ему просто нечего делать. Однако если мы считаем, что именно благодаря своему само-символу Ральф имеет такую сложную систему контроля, которая может разработать сложный, зависящий от окружающего план действий, становится ясно, что отнять у Ральфа его само-символ означало бы низвести его поведенческие способности до уровня ниже, чем у омара.

Хорошо, пусть у Ральфа будет само-символ — но обязательно ли ему сопутствует “чувство самосознания”? Возвращаясь к нашему первоначальному вопросу, необходимо ли представлять Ральфа как обладающего сознанием? Так история становится интереснее, но не является ли повествование с перспективы рассказчика — с точки зрения Ральфа — в какой-то степени обманом? Поэтической вольностью, как говорящие кролики Беатрис Поттер или, того лучше, “Маленькой Машиной, Которая Могла”? (Известные детские сюжеты. — Прим. пер.)

Вы можете настаивать, что прекрасно представляете себе Ральфа Числа со всем его хитроумным поведением, но совершенно лишенного сознания. (В главе 22, “Разум, мозг и программа”, Сирл утверждает что-то в этом роде.) Действительно, если захотеть, то робота всегда можно представить себе так. Для этого надо всего-навсего сконцентрироваться на образах маленьких внутренних частей аппаратуры и напомнить себе, что они переносят информацию только благодаря хитроумно разработанным взаимоотношениям между событиями в воспринимаемом окружении, действиями робота и всем остальным. Но точно так же вы можете представить и человека, если постараетесь. Просто сконцентрируйтесь на образах маленьких кусочков мозговой ткани — нейронах, синапсах и т.д. — и напомните себе, что что они переносят информацию только благодаря хитроумно разработанным взаимоотношениям между событиями в воспринимаемом окружении, действиями тела и всем остальным. Если вы будете пытаться увидеть таким образом другого человека, вам придется, как мы сказали, оставить “за бортом” его точку зрения. Но нет ли такой точки зрения и у Ральфа Числа? Когда нам рассказывают историю с этой точки зрения, мы понимаем, что происходит, какие решения принимаются, какие надежды и страхи за ними стоят. Точка зрения, абстрактно понятая как некое место, с которого история рассказывается, определена здесь вполне четко, даже если мы и склоняемся к мысли, что эта точка зрения будет пустой, или необитаемой, если бы Ральф Числа существовал в действительности.

Но почему кто-либо мог бы подумать, что точку зрения здесь никто не занимает? Если бы существовало тело Ральфа Числа, со своими потребностями и особенностями, и если бы это тело контролировало себя так, как изображается в рассказе и если бы речевые акты, на которые он был бы способен, включали представление событий с точки зрения Ральфа Числа, какое основание было бы у кого-либо — кроме остаточного мистического дуализма разума и тела — чтобы быть скептиком по поводу существования Ральфа Числа как личности?

Д.К.Д.