Затем Ларионов стал думать – чего можно ожидать от Володьки. Он всегда старался это предвидеть и всегда об этом думал. В той науке обращения с людьми, которую он себе выработал за долгий свой опыт, которой руководствовался и которая способствовала его завидному долголетию на всех должностях, что случалось ему занимать, в числе первых пунктов стояло правило: решения свои – как поступить, что предпринять – увязывать всегда с возможными последствиями, с тем, чего можно в дальнейшем ожидать от человека, как и чем он может в том или ином случае ответить.

Гудошников, конечно, не успокоится, если не оказать ему поддержки, не удовлетворить его желаний. Пойдет со своими жалобами к первому, напишет в областную газету, в обком… Такой тип будет ломить до конца, до победы, не только в его дюжей внешности есть что-то бычье… К зажимщикам его трудового энтузиазма припишет и Ларионова… С первым отношения и так натянутые, да еще прибавится этот факт… Движет Гудошниковым, конечно, один только личный интерес, парень только рядится под общественника, болельщика за колхозные дела. А в действительности – просто рвач. Прежде они были попроще, погрубей, безыскусней, теперь – с демагогией, начитанные…

У Ларионова заныло под правой лопаткой, куда он был ранен снарядным осколком на войне. Всегда, когда он глубоко огорчался, расстраивался, накатывали такие вот невеселые, тревожные размышления, начинала у него ныть давняя рана.

Люди – не ангелы, и себя Ларионов не причислил бы к ним, но все же, когда он думал о себе, о своих товарищах, знакомых, людях своего поколения, устраивал мысленный суд, он приходил к выводу, что есть большая разница между тем, что сейчас, и тем, что было тогда, в пору его юности, молодости. Его сверстники были другими. Мальчишками побывали на войне, потом – скудный быт с карточными пайками, города, лежащие в развалинах… Учились впроголодь, многие одновременно еще и работали. Конечно, хотелось и хорошей одежды, и приличного жилья, и чтоб заметили, отличили. Но не это было главным, определяющим всю линию жизни, поступки, стремления. Умели наслаждаться и самой работой, тем, что творили руки, сердце, ум, помнить, что в этом мире ты не только для того, чтобы требовать, брать и при этом хотеть все большего, большего, и чтоб все легче, все проще доставалось…

Мысли уводили далеко, и Ларионов вернулся к Гудошникову. Всё так – свои, корыстные цели и не свои, расхожие слова… Но ведь нельзя и это сбросить со счетов, какой это стимул – личный интерес… Зато работать будет как черт, горы своротит!..

Мелкими глотками Ларионов выпил чай, поставил стакан на блюдечко. В нем уже сложилось решение, как ему поступить, как распутать завязанный Гудошниковым узел.

Ларионов сел за стол, придвинул телефонный аппарат, покрутил цифровой диск.

– Капустин слушает! – откликнулась трубка.

– Михаил Константинович? Привет! Вот хорошо, что застал. Ларионов говорит. Я вот с каким вопросом. «Колос» уже в колхозе? Сегодня пригонят? Вы как, утвердили уже официально, кому его поручите? Еще нет? Надо бы, конечно, в крепкие, надежные руки. «Колосы», «Нивы» должны себя на уборке показать, это ведь еще и демонстрация нашей современной техники, ее производительных возможностей… Я знаю, знаю, Махоткин, конечно, заслуживает, спору нет, но ведь он болел долго и сейчас еще не вполне здоров… Конечно, будет стараться, но как бы не надломился человек совсем, надо ведь и о человеке думать. И лет ему уже немало, и новая машина при освоении всегда больше труда и сил берет… На днях бюро у нас состоится, обсудим, как обстоит с обслуживающим персоналом уборочных механизмов, послушаем и вас, так что готовьтесь, продумайте детально, со всех сторон… У меня вот что мелькнуло, это в порядке предложения, конечно, вы там сами решайте, колхозной головкой, – не двинуть ли на новые машины лучшую молодежь из механизаторов? Доверие обязывает. Во-первых, ребятам расти надо, совершенствоваться, старики уходят, год-другой – и нынешняя молодежь наш основной костяк, наши основные кадры… Вот у вас Гудошников такой есть, Владимир. Парень как будто ничего, способный. В прошлом году рекордную выработку показал, вышел в лидеры на межрайонном соревновании пахарей. И сейчас, по нашим сведениям, полон желания ударно работать, обогнать всех на уборке. Как думаешь, если бы его на «Колос», а? Нет, нет, я не настаиваю, вы думайте там сами, вам ведь видней, своих людей вы лучше знаете… Да, да, обсудите с Василием Федоровичем, главным инженером… Ну, как там у вас дела, что новенького? Все в норме? Бригада художественной самодеятельности районного клуба в вашу сторону поехала, в пяти колхозах побывает. Завтра жди их в «Силе». Знаете уже? И обед заказали? Ну, молодцы. Надо их встретить приветливо. Аудиторию обеспечить. Пускай выступят на ферме перед доярками, в поле у свекловичниц, не только в селе…

Ларионов поговорил еще минуты три и попрощался с Капустиным.

Тут же, не кладя на телефон трубку, он позвонил в редакцию районной газеты Скакунову.

– Сергей Филиппович, привет еще раз. Догадываешься? Действительно, заходил ко мне этот парень, Гудошников. Сейчас я разговаривал с парторгом «Силы» Капустиным, взял у него самую свежую информацию. Парень не совсем в курсе, да и тороплив, видать, на обиду. Такую идею они как раз подрабатывают – на передовые участки в период уборки выдвинуть лучшую молодежь. «Колос» они Гудошникову поручают. Он уже прославился достижениями, жаждет новых рекордов. Что ж, к трудовой славе стремиться – это неплохо, и колхозу, и делу только на пользу. Тем более, что и других он своим примером хочет заразить. Он мне рассказывал, какое-то письмо свое он вам приносил, обращение, что ли. Ну, конечно, сам он писать не мастер, грамотешкой не богат, по нему видно. Но в принципе – ваше отношение, можно это как-то использовать? Дорого, что человек сам рвется. Значит, хочет работать, будет работать, пота не пожалеет. Может, дадим ему слово в газете? Ну, не призыв, не обращение, не будем из него делать героя, во главе движения ставить, не дорос он еще до такой роли. А просто – трудовое обязательство одного из молодых комбайнеров, получивших в руки новую современную технику, скрывающую в себе большие производительные возможности. Подать это обычно, особенно не подчеркивая, так, как в таких случаях делается: вот, мол, еще один из растущих мастеров, понимает сложность предстоящей уборки, свою ответственность перед колхозом, заинтересован, чтоб и товарищи его прониклись этим же чувством. А вот его планы, задумки, так сказать… Ага, и ты так собирался поступить? Ну, очень рад, значит, у нас с тобой единое мнение. Вот и договорились. Пока!

Жалея новый, необкатанный мотор, Петр Васильевич вел комбайн в Бобылевку медленно, на самой малой скорости. Мотор работал четко, ритмично, без всяких помех и перебоев, но опытному слуху Петра Васильевича в тугом его звуке была заметна излишняя жесткость, и он чувствовал внутреннюю натугу его еще не притертых частей: поршневых колец, подшипников, шестерен, передающих движение ходовому механизму. Невольно Петр Васильевич все время прислушивался к мотору, поглядывал на стрелки, показывающие температуру воды, давление масла. В дальнейшей судьбе комбайна эти первые часы, первые километры, отпечатанные на пыльном грейдере елочным следом его шин, – самые важные. Начал комбайнер обкатку правильно – и хватит у комбайна здоровья, выносливости на долгую жизнь. А можно и непоправимо его надорвать, даже еще до выезда в поле. И уж сколько потом ни старайся, сколько ни регулируй, а толку не добьешься, так и останется комбайн подранком с изначала, не проживет он своего нормального, положенного срока, будет своему хозяину только наказанием за небрежность и нечуткость, мукой во время полевых работ.

Уступив Митроше водительское место, Петр Васильевич выбирался из кабины на узкую площадку – постоять возле пышущего жаром дизеля, близко вслушаться в его мощный трескучий рев. Приборы – приборами, а свой глаз, слух, отточенное за долгие годы чутье скажут такое, чего не уловить никаким приборам.