Из машины вырвалась жуткая вспышка пламени, раздался грохот, который стиснул меня со всех сторон, когда я падал наземь. «Умер, – пронеслось у меня в голове. – Слава богу, умер…»

В дугообразных лучах света надо мной промелькнули полы пальто Артура, и его огромное тело откинулось назад. Еще одна вспышка, снова грохот, и Артур повалился навзничь, перегнувшись в поясе…

Я стоял на четвереньках в холодной жиже. Осколки льда впивались мне в колени и ладони. Кто-то приближался ко мне. Свесив голову, я почти не дышал, почти ничего не ощущал, кроме боли. Я тяжело упирался руками в лед, который резал ладони, точно битое стекло.

Чудовищной силы рука сграбастала меня, подняла на ноги, повела к машине. Кто бы ни был этот тип, у него была всего лишь одна здоровая рука. Вторая покоилась на перевязи. От грохота выстрелов я совсем оглох, глаза затуманились от пота, боли и страха. Человек с рукой на перевязи с трудом затолкал меня в машину. Я распластался на заднем сиденье, в полной темноте, уткнувшись лицом в чью-то ногу, а потом, судорожно вздохнув, схватился руками за сиденье и приподнялся.

– Добрый вечер, мистер Купер.

Голос был металлическим и звучал с едва уловимой усмешкой. С переднего сиденья на меня глядел полковник Стейнз. Даусон садился за руль.

С трудом поднявшись, я сел.

– Ну, Купер, я рад вас видеть снова.

Я обернулся и увидел его.

– Олаф, – только и произнес я.

Описывая Лондон, Т.С. Элиот сравнил его с «бурым туманом зимнего утра», и этот образ мне всегда импонировал. Об этом-то я и думал, притормаживая и направляя свой серебристый «линкольн» на стоянку на Малборо-стрит, куда смотрели фасады четырехэтажных городских домов, каждый из которых, казалось, с опаской взирал на свое единственное крыльцо, выходящее на тротуар. Утренний туман уже сильно поредел, и осеннее солнце выглядывало из-за облаков. Опавшие листья, янтарные и пурпурные, похрустывали под ногами. Утро стояло чудесное. Было свежо, как всегда в конце октября, и я чувствовал себя отлично в теплой куртке и перчатках, в начищенных туфлях из цветной кожи, синей сорочке и вязаном галстуке в полоску. Миссис Мосс, доктор в Бостоне, которой я показываюсь три раза в неделю, уверяет, что если я буду вести нормальный образ жизни, то постепенно стану вполне здоровым человеком. Возможно, она и права, поскольку в промежутках между своим появлением в Гарвардском университете в обличье доцента, прогулками по берегу реки, работой над книгой о чудовищных убийствах во время студенческих волнений и регулярным принятием определенных доз лекарств я веду себя так же, как и любой другой человек.

Именно об этом я и размышлял, стоя на углу Арлингтон-стрит, дыша полной грудью и радуясь тому, что живу.

На противоположной стороне, у пруда, сидела на скамейке женщина в пальто из голубой ткани и читала книгу. К спинке скамьи ремешками был пристегнут маленький мальчуган. Протопав, насколько ему позволял поводок, он наклонился и с ангельской улыбкой на круглом личике принялся разглядывать листья. Эта сцена привлекла мое внимание, а доктор Мосс настоятельно просит, чтобы я сообщал ей обо всех своих наблюдениях. Это всегда вызывает у доктора Мосс одобрительную улыбку. В течение всего лета ее тревожило мое состояние: у меня не было устойчивого контакта с внешним миром. Теперь же я замечал, какая стоит погода, как пахнут листья, какими красивыми становятся деревья городских парков и садов, когда исчезает покрывавший их туман. Доктор Мосс внушает мне, что я должен стараться восстановить связь с окружающей меня средой. И я делаю все, что могу.

Я увидел его возле отеля «Ритц». Это было так похоже на него: просто взять и приехать и запросто остановиться в гостинице. Я обратил внимание на его наряд: легкий серый костюм «в елочку», белая сорочка, красно-синий фуляровый галстук, серебряная булавка на воротничке. Он обернулся, словно под воздействием телепатии, и увидел, что я направляюсь к нему. Он стоял и смотрел на меня, опустив уголок рта в полуулыбке.

– Купер, – сказал он и несколько смущенно пожал мне руку. – Ну как жизнь?

– Ничего, – ответил я. – Мой доктор считает, что я в норме или почти в норме. Уверяет, что скоро все будет хорошо.

Питерсон буркнул что-то. Лицо у него было еще смуглее, чем раньше. Надо полагать, он провел все лето под жарким солнцем.

– Что касается этой чепухи о ненормальности, тут они явно перегибают. – Он внимательно наблюдал за мной, надеясь, наверное, по моему лицу понять, все ли у меня в порядке.

– Боже, вам-то откуда знать? Вы, я думаю, за всю свою жизнь не провели ни одного дня нормально.

Мы оба рассмеялись, но не как друзья, которым выпало на долю немало пережить вместе в трудные времена. Пожалуй, так встречаются старые однополчане после того, как война, сблизившая их, наконец окончилась. Собственно, сейчас у нас не было ничего общего: то грустное и мрачное, что связывало нас, осталось там, в прошлом.

– Моя жена отправилась по магазинам со своей старой приятельницей, – сказал Питерсон. – Мы договорились встретиться днем и вместе пообедать, наверное, в какой-нибудь идиотской чайной, где столики покрыты салфеточками и где собираются божьи одуванчики в чепцах. – Мы переходили улицу. – По магазинам пошла, – проворчал он. – Слава богу, что она хоть богата, слава тебе, господи, и за это.

Трава уже стала бурой, земля затвердела, прихваченная заморозками. Но в городском саду и в парке Коммон всегда было полно народу. Я ощущал запах трубочного табака. В Бостоне вечно висит этот запах. Некоторое время мы шли молча. Я чувствовал себя совсем здоровым – никакого психического потрясения от новой встречи с Питерсоном я не испытал. Я вспомнил все, что случилось, и это было как бы проверкой для меня. Однако никакого рецидива не произошло. Доктор Мосс пришла бы в ужас, если бы узнала, что я встретился с ним. Но я оставался на высоте.

– Расскажите, как там в Куперс-Фолсе, – попросил я.

– Ну, – произнес он после длительной паузы, – все вроде в порядке. Поговаривают о новом здании на том месте, где раньше была моя контора. Городским властям нужно какое-то помещение. Ахо носится по городу, толкая импровизированные речи. То же и с библиотекой. Но вы знаете, как это теперь бывает: построят какую-нибудь застекленную коробку, наставят полок, насуют кучу модерновой мебели и назовут этакое сооружение «библиотекой», но это будет далеко не то.

– Да, совсем не то.

– В остальном, пожалуй… как всегда. – Он мельком бросил на меня взгляд. Усы у него опустились, глаза блеснули, как два кусочка антрацита.

– Узнали, кто убил Сирила и Полу? И беднягу Артура?

– Нет, мы так ничего и не выяснили. Никакой зацепки, а существовавшие версии в итоге завели нас в тупик. К нам снова наведывались ребята из ФБР, но от них тоже оказалось мало толку. Словом, все выглядит как ничтожная необъяснимая сноска на одной из страниц истории. А в истории полно таких загадочных событий. Людей то и дело убивают, а убийц никогда не находят. Так чаще всего и получается.

На вершине холма играл духовой оркестр Армии спасения. Мы на минуту остановились, глядя на оркестрантов и на свои безобразные отражения с раздутыми головами на поверхности начищенной до блеска трубы. Трубач играл с закрытыми глазами. По-видимому, он знал свою партию наизусть. Лицо его побагровело от натуги. Питерсон потянул меня за рукав.

– Давайте перейдем туда, – он указал на скамью на самом верху подъема, откуда были видны весь парк Коммон и город Бостон, высившийся по другую сторону.

Усевшись, он достал коробку и предложил мне сигару. Я взял ее. Минуту-другую мы курили, глядя на прохожих и подставив лица солнцу.

– Есть какие-нибудь известия от наших друзей? – спросил я.

– Нет, после отъезда полковника и Даусона – никаких.

– Что было, Олаф? Мне любопытно. Вряд ли меня это взволнует. Теперь, во всяком случае.

– Хорошо, – произнес он, глядя на клубы сигарного дыма. – И на этом поставим точку.