– Барашек, – ответила Фрэнсис, и Норман опять углубился в чтение.

Теперь Фрэнсис принялась за фасоль, замоченную в стеклянной чаше. Она взяла овощной нож, лежавший на оконном выступе, служившем кухонной полочкой. Но перед тем, как заняться новым делом, Фрэнсис окинула взглядом окружавший ее пейзаж: утки в пруду, деревья по другую сторону изгороди, дети, играющие в крикет. Даже с такого расстояния Фрэнсис смогла различить среди них сына и улыбнулась. Лишь крошечные фигурки в белом, синее небо и серо-золотая остроконечная верхушка церкви разрушали монотонность пейзажа. Все вокруг было заполнено сочной зеленью раннего мая, которая вскоре исчезнет под жаркими лучами летнего солнца.

Эта картина успокоила Фрэнсис, как успокаивает появление долгожданной почки на молодом дереве после длинной морозной зимы. Это было началом новой жизни. Питер – единственное, что имело для нее смысл, и он будет жить так, как она хотела, той жизнью, которой она, будучи ребенком, была лишена, и Питер будет счастлив, находясь в безопасности рядом со своими родителями. Фрэнсис готова была жить со своим прошлым, которое с годами увянет, как истлевают старые письма. Диего вновь стал воспоминанием, как и раньше, и Фрэнсис научилась загонять мысли о нем в самый дальний угол своей памяти. И только в ее снах лицо Диего возникало с потрясающей ясностью, заставляя ее просыпаться, как от резкого звонка будильника. Неподвластные ее разуму сны и мысли о Диего появлялись внезапно, когда она совсем этого не ждала, но ведь их можно и не замечать, и, возможно, в один прекрасный день они исчезнут навсегда.

Фрэнсис начала чистить фасоль. Отблеск серебра от лезвия ножа и бархатистый зеленый оттенок овощей, казалось, могли бы соперничать с любой из красок зелени в окружающем весеннем мире – если бы солнце не превратило камень кольца на руке женщины в каплю яркого света, отливающего самым фантастически глубоким зеленым оттенком в мире. Она носила его постоянно, но Норман никогда ни о чем не спрашивал.

Глядя с веранды, трудно было сказать, где заканчивается вода и где начинается суша. От дуновения легкого ветерка высокий тростник, окружавший дом со всех сторон, клонился к земле, сливаясь с покрывающейся рябью водной поверхностью реки. Дом стоял на возвышении, и отсюда пожилой мужчина, часами сидевший на террасе в уютном кресле-качалке, мог любоваться видом своих обширных владений. Но даже отсюда он не мог различить теряющуюся в голубой дымке узкую полоску взморья. Только в полдень, когда солнечные лучи наполнят своим сиянием день, он сможет увидеть сочную бахрому густых зарослей, растянувшуюся вдоль темной водной глади. А сейчас было раннее утро, и восходящее солнце лишь изредка пускало на землю свои лучи, как стрелы, пронизывающие серую туманную дымку, клубившуюся над поверхностью земли.

Мужчина встал и, подойдя к украшенному аркой входу, взял в руки свисток, висевший на шее. Один раз протяжно свистнул и стал ждать. Откликнувшись на призывный звук, из зарослей, окружавших дом, один за другим появились большие белые доги. Уже через секунду собаки сели у ног хозяина и громким лаем разрушили царившую вокруг тишину раннего утра. Мужчина улыбнулся, неторопливо опустил руку в большую металлическую миску, стоявшую рядом с ним на столе, и, чуть помедлив, швырнул своим любимцам огромный кусок сырого мяса. В миске было достаточно мяса, его с лихвой хватило бы всем собакам, но мужчина не потянулся за вторым куском, он вернулся в кресло-качалку и оттуда стал наблюдать за животными, борющимися за свою порцию пищи. Когда это зрелище, доставлявшее мужчине истинное наслаждение, наконец надоело ему, он опрокинул на пол миску, полную окровавленных кусков мяса.

По скрипучим деревянным ступеням мужчина спустился с террасы, но пошел не по аккуратно выложенной камнями тропинке, а по густой зеленой траве, еще мокрой от утренней росы и блестящей. Одним из приятнейших ощущений его ранних прогулок был запах этой свежей зелени. И хотя мужчина носил высокие сапоги, он всегда смотрел под ноги, боясь, что в траве могут быть змеи. Маловероятно, чтобы они появились возле дома, но кто мог знать наверняка? Опаснее всего – маленькие змеи, их ядовитый зуб достаточно остер для того, чтобы прокусить даже толстую кожу сапог.

Мужчина прошел мимо ангара, небольшой аллеи пальмовых деревьев и спутниковой антенны телевидения, пока наконец не достиг высокой проволочной изгороди, у ворот которой стояли двое мужчин с автоматами в руках.

– Доброе утро, дон Амилькар, – в один голос приветствовали они хозяина. Амилькар Сантос только кивнул в ответ и пошел дальше по направлению к радиобудке.

– Есть какие-нибудь новости о товаре, Америко? – спросил он дежурного.

– Ночью они покинули Боливию, дон Амилькар. Час назад мне об этом сообщил Педро из Санта-Конча.

Не было необходимости приказывать дежурному запрашивать информацию последнего часа. Все отлично знали свои обязанности, и если бы было какое-либо новое сообщение, оно немедленно стало бы известно Амилькару. После краха в Аргентине он несколько лет трудился над восстановлением наркобизнеса здесь, в Парагвае, и заметно преуспел. Он занимался этим не ради денег. После предательства Диего на его счету в нескольких банках стран Европы сохранилась тем не менее большая сумма денег. Большая, чем он мог истратить за всю свою жизнь. Восстановление наркобизнеса было первым шагом к восстановлению его собственной жизни, которую он любил и которую потерял.

Амилькар вернулся обратно в дом, поднялся по боковой лестнице и стремительно вошел внутрь. Он хотел как можно скорее оказаться в саду, на берегу реки, там, где он бывал каждое утро именно в этот час. Не останавливаясь в комнатах, он прошел через весь дом. Служанка открыла ставни, отчего темная, мрачная галерея наполнилась ярким солнечным светом. Позолоченные завитушки французской мебели, которой была напичкана комната, блестели на солнце, как глаза хищника, притаившегося и из засады наблюдающего за своей жертвой. Следуя строгим инструкциям, специальный агент Амилькара купил все любимые вещи Марии, когда правительство продавало их дом с аукциона. Даже портрет тети Мими величественно висел сейчас в одной из комнат дома, как когда-то так же висел в салоне Марии. Он смотрелся здесь слишком громоздко, и его золоченую раму поддерживала деревянная балка из необработанной доски, но Амилькара это нисколько не беспокоило. Он, казалось, и не замечал таких мелочей, как не замечал и того, что изящная французская мебель постепенно начинала терять свой изысканный вид, вздуваясь и трескаясь от влажного воздуха. В предсмертный час эти дорогие его сердцу вещи будут здесь, рядом с ним, и этого будет ему достаточно.

Струящийся сквозь окна яркий свет заставил Амилькара зажмуриться. Но ему надо торопиться, спешить вперед, к реке. От быстрой ходьбы стало трудно дышать, сердце бешено колотилось, причиняя мучительную боль в груди, но он не обращал на это внимания. Амилькар замедлил шаг и попытался восстановить дыхание лишь тогда, когда увидел на берегу статую, которая в этот утренний час еще оставалась в тени пышной кроны могучих деревьев. На протяжении долгих лет, день за днем, он приходил сюда в один и тот же час, как раз в тот момент, когда яркие лучи восходящего солнца высекали искры на мраморной статуе, заставляя камень оживать.

Статуя была сделана в Асунсьоне мастером, которого порекомендовали Амилькару как лучшего скульптора Парагвая. Амилькар мало что понимал в этом; Мария разбиралась в искусстве, но не он. Он дал мастеру фотографию и, когда скульптура была доставлена, заплатил необходимую сумму. Но он ожидал от работы большего. Выполнено все было вроде верно: тонкий нос, узкие губы, обшитый по краям тесьмой костюм, вокруг шеи все тот же жемчуг. Но в жизни Мария была намного красивее, чем ее мраморная копия. Или, может, Амилькару только показалось так в первый момент, когда он внимательно разглядывал статую, пытаясь найти несоответствия. С годами образ Марии, высеченный из камня, и образ Марии, живший в памяти, слились в одно целое.