Как осенняя буря, налетел на Западный Геталанд претендент на престол Кнут сын Эрика, возвращаясь из Норвегии. Сперва он поехал к брату своего отца, Юару сыну Едварда, и отпраздновал у него адвент, выразив благодарность за возвращение в церковь Эриксберга. Затем он гостил у многих других родичей, говоря, что приехал поохотиться. В Западном Геталанде стояла суровая, "волчья" зима, когда снега не слишком много для коня и бредущего по сугробам раба, но чересчур — для бегущего волка. В такую зиму, по обычаю, молодые и смелые охотники ездили от двора к двору, собирая людей на облаву на волков. Но и кроме охоты было что обсудить — конечно, все говорили о победе Фолькунгов и Эрикова рода на ландстинге в Аксевалле. А Кнуту было о чем поразмыслить, чтобы легче собрать урожай, когда подоспеет время жатвы.

Его первейшей и главной целью во время этой охоты на волков стало посещение Арнеса. Когда он и его люди прибыли туда, их уже ждали, ибо накануне хозяева получили весть от гонцов Кнута. И Магнус заранее послал Сварте, Коля и других рабов, кто подвернулся под руку, в лес, севернее Арнеса, чтобы окружить волков. Там были отличные места для охоты.

На двор въезжали ловкие, сильные молодые парни, половина из них — норвежцы. Кони их звонко цокали копытами, а навстречу уже спешили слуги, беря коней под уздцы. Кнут сын Эрика первым соскочил с коня и с распростертыми объятиями двинулся к хозяину — Магнусу. Арна он обнял вторым, дружески тряхнув его за плечи. И сказал при этом, что встреча действительно радостная, ведь именно Арна он помнит лучше всех с самого детства. Арн сперва не понял, что за воспоминания детства тот имеет в виду, но Кнут весело напомнил ему, как они вместе прятались в этом самом доме, чтобы послушать норвежского скальда, которого привез с собой отец Кнута, святой Эрик, и как этот самый святой король ненароком окатил их, справляя нужду.

Теперь Арн наконец-то вспомнил, о чем идет речь, и заявил, что само по себе событие гораздо приятнее в воспоминаниях, чем в действительности. И оба весело посмеялись, словно добрые друзья, встретившиеся через много лет. Обняв Арна за плечи, Кнут, как почетный гость, первым вошел в дом. Юноши громко переговаривались, к великому удовольствию окружающих, так как было занятно, когда один говорит как норвежец, а другой — как датчанин.

Словно Божие благословение просияло над праздничным пиром, ибо ничего лучшего тогда не было в Арнесе.

Магнус являлся теперь уважаемым отцом, сын которого сразил самого Эмунда Ульвбане, завоевав славу своему отчему дому и всему роду. Эскиль был тоже несказанно рад тому, что его оклеветанный брат теперь стал тем, о ком говорят с уважением. Все недоразумения в отношениях между отцом и сыновьями исчезли. И Арн ощущал, что он, словно блудный сын, теперь действительно вернулся в свой дом. На пиру Эрика дочь Юара тотчас услышала со всех сторон слова похвалы и почтительности в свой адрес, ибо запеченная оленина с заморскими специями и маленькие кабанчики с медом, которых она поставила перед гостями на стол рядом с лучшим в доме пивом и медовухой, вызвали громкие возгласы восхищения и изумления, и гости только и делали, что пили за Магнуса, прославляя его счастье — такую хорошую хозяйку в доме. Никто больше не замечал, что речь Эрики была невнятной.

Кнут сын Эрика встретил в усадьбе самый радушный прием, и он теперь мысленно рассматривал Арнес как наиважнейший оплот во всем Западном Геталанде. А потому он тоже испытывал великую радость на пиру.

Когда все наелись до отвала и могли только пить, зашел разговор о том, о чем должен был зайти рано или поздно, — о поединке на ландстинге в Аксевалле.

Арн смутился, умолк и сказал лишь, что он победил просто неумеху с плохим мечом и дело не стоит того, чтобы много говорить о нем. Но Кнут попросил хотя бы показать ему меч, а просьба королевского сына и почетного гостя должна быть исполнена немедленно. И слуга быстро принес меч.

Кнут с удивлением вытащил меч из ножен и взвесил его сперва на руке, а затем прошелся по залу и испытующе рубанул мечом воздух, так что стало понятно, что он и прежде держал в руках меч. Кнут нашел, что меч Арна слишком легок и хрупок, как ему и рассказывали, и он попросил объяснить, в чем тут дело.

Арн сначала воспротивился, говоря, что нечего о мече рассуждать за кружкой пива. Но потом увидел заалевшее лицо Эрики дочери Юара, упрямо просившей его показать меч, и покорился.

Он подошел к Кнуту, спросив разрешения обнажить его меч, и взвесил его на руке. — У тебя тяжелый, искусно украшенный норвежский меч, дорогой друг детства, — сказал он и задумчиво помахал мечом в воздухе. — И если ты не промахнешься, то даже шлем врага не устоит. Но вот взгляни!

Он поднял меч, словно желая ударить им плашмя прямо по очагу, и тогда бы меч этот сломался прямо посередине. Кнут вскрикнул от страха. Но Арн удержался от удара и, засмеявшись, почтительно протянул Кнуту меч, добавив, что он, разумеется, ни за что не посмеет разбить этот меч, которым, возможно, будет завоевано целое королевство.

Потом он взял из рук Кнута свой собственный меч, поднял его и со всей силой ударил о камни, так что сталь зазвенела.

— Теперь ты видишь разницу, дорогой друг Кнут, — сказал он насмешливо, сгибая острие своего меча. — Наши северные мечи сделаны из твердого каленого железа и могут лопнуть. Их тяжело держать в руке. А мой меч — гибкий, упругий, он не разбивается, и им легко рубить.

Слова Арна пробудили не недоверие, а изумление. Кнут предложил Арну обменяться с ним несколькими ударами и снова обнажил свой меч, а Арн послушно поднял свой. Он несколько раз встретил в воздухе удары Кнута, продемонстрировав, насколько тяжелый меч проигрывает в сравнении с упругостью легкого. Арн просто стоял и как будто даже не прилагал усилий, тогда как Кнут вкладывал всю свою мощь в каждый удар, не достигавший цели. В конце Арн внезапно согнул руку в одном из отражающих ударов, так что меч Кнута заскользил вниз и сам его владелец повалился на землю вслед за ним. Норвежским родичам этот прием Арна особенно пришелся по душе.

Кнут поднялся без гнева, восхищенный, подошел к Арну и обнял его, сказав, что взывает ко всем святым, чтобы меч этот был всегда на его стороне, ибо не хотел бы он, Кнут, иметь Арна своим врагом.

Они вместе дружно выпили за эти добрые слова, и все ощущали, что связаны чем-то большим, нежели просто кровным родством.

Когда немного погодя Эрика дочь Юара поднялась, чтобы пожелать всем доброй ночи, — первым подошел к ней Эскиль, похвалил ее и поблагодарил, пожелав напоследок хорошего сна. Прежде такого никогда не бывало, и Эрике казалось, будто бы наконец, как поздней весной, вскрывается лед, который слишком долго сковывал воду.

Когда же к ней подошел Арн, она довольно фыркнула и тихонько шепнула ему, что никогда не слышала столько похвал за приготовленную не ею пищу. Арн сказал в ответ, что гостям понравилось, как готовят в этом доме, и оба они много трудились над тем, чтобы теперь все так получилось. И, подмигнув, добавил, что это останется их тайной, иначе норвежцы снова будут судачить о его немужском поведении. На том мачеха с пасынком и расстались, питая друг к другу искреннюю любовь.

Эскиль нашел способ продолжить пир наверху, в одной из башен. Там было холодно, но слуги должны были вскоре принести огонь. Так что все, кто хотел спать, улеглись без помех, а те, кто еще был в состоянии пить пиво и мед, делал это, не беспокоя хозяйку.

Молодые люди выбрали башню. Магнус же благоразумно покинул их, пожелав всем доброй ночи.

Сперва в башне ощущался холод, пока не принесли огонь, да и стужа на дворе, вероятно, делала свое дело, и, когда теперь юноши снова стали пировать, тон разговора изменился.

Кнут повел хитрые речи о том, что не надо было Арну щадить Эмунда-убийцу. Хотя, с другой стороны, было неплохо, что Арн поступил так, а не иначе, тут же поспешил заверить Кнут. Ведь после свершившегося Эмунд обречен на вечные насмешки, и зовут его теперь Эмунд Однорукий вместо Ульвбане. Но все же убийца короля не достоин жизни, и Кнут, как сын своего отца, обязан завершить то, что не сделал Арн.