Рукоятка меча была сделана как раз по руке Арна, он сразу понял, что она будет лежать как влитая в его ладони. Оружие сверкало новой позолотой, и при ярком солнечном свете блеск золота будет помогать отражать удары, ведь позолота эта делалась не ради богатства или тщеславия.

Отец Генрих и брат Гильберт опустились на колени, повернувшись к Арну, по другую сторону могилы его матери, и в церкви стало совершенно тихо, будто все затаили дыхание. Отец Генрих шепнул брату Гильберту, что будет лучше, если тот возьмет на себя все остальное. Монах ответил ему быстрой, понимающей улыбкой, преисполнившись величия происходящего. Затем он повернулся к Арну и взглянул ему в глаза.

— Арн, возлюбленный брат наш, — начал он по-французски, а не на латыни, и его громкий голос зазвучал под церковными сводами, — клянись и повторяй за мной следующую клятву:

Арн дважды повторил клятву по-французски, а в третий раз на латыни, держа меч двумя руками. Затем отец Генрих взял меч в свои руки, поцеловал его и некоторое время держал, вытянув перед собой, читая про себя молитву с закрытыми глазами. Закончив, он повернулся к Арну, чтобы произнести несколько слов:

— Никогда не забывай своей клятвы, данной Господу, сын мой. Этот меч, который теперь будет твоим до конца жизни, — священный, его можешь носить только ты или рыцарь-храмовник. Этот меч и ему подобные — единственные, которые могут находиться в храме Божьем, запомни и это. И носи его, не колеблясь в своей любви к Богу и не нарушая чести оружия.

Чуть дрожащими руками отец Генрих протянул меч Арну, который, казалось, колебался, прежде чем принять его. Он словно боялся, что меч обожжет его.

Когда Арн взял его в свои руки, хор начал другой хвалебный гимн, которого он не знал и который также исполнялся по-французски.

Арн уехал в тот же день. Но этот отъезд из Варнхема был подготовлен лучше, чем его первая поездка, которая быстро закончилась несчастьем. Теперь он сидел верхом на жеребце Шимале, который уже сослужил свою службу в табуне на год вперед и не был нужен до тех пор, пока в нем снова не возникнет необходимость. Арна одели в серо-красную одежду, как человека из низшего мира; сам он не мог вспомнить того времени, когда носил иную одежду, чем одеяние послушника. Его волосы были коротко пострижены и равномерно покрывали голову; следы тонзуры исчезли.

Брат Ругьеро снабдил его тяжелой котомкой, которую в этот раз уже никто не смог бы отнять у него за воротами монастыря. В ней лежали также упакованные во влажные кожаные мешочки черенки, семена и косточки плодов.

На боку у Арна висел чудный меч в простых кожаных ножнах, меч, который был столь легок в руке, что казался частью его самого, и который был так идеально сбалансирован, что Арн мог без труда стоять прямо и чистить им ногти на ногах, не держа при этом меч двумя руками.

Брат Гильберт с плохо скрываемой гордостью рассказал ему все о подобных мечах и о том, что отличает их от обычных. Ну, может быть, не совсем все, добавил он стеснительно. Но остальное Арн узнает сам.

Юноша долго и взволнованно прощался со всеми. Он остро ощущал их любовь к себе, особенно глубоко почувствовав ее в последние минуты, когда услышал пение хора в красивейшей из прощальных служб.

Наконец в рецептории остались только он, отец Генрих и брат Гильберт. Отец Генрих молча кивнул ему, чтобы он садился на коня, и Арн быстро взлетел на нетерпеливо пританцовывавшего Шималя.

— Подумай напоследок еще об одном, теперь, когда ты лучше, чем в первый раз, подготовлен к встрече с другим миром, — сказал отец Генрих, но остановился, потому что чувства, казалось, переполняли его. — У тебя в ножнах могущественный меч, и ты знаешь об этом. Но помни также слова святого Бернарда: "Смотри, воин Божий, каково твое оружие? Разве это прежде всего не щит веры, шлем спасения и кольчуга смирения?"

— Да, святой отец, клянусь, что никогда не забуду этого, — ответил Арн и посмотрел в глаза отцу Генриху.

— Au revoir mon petit chevalier Perceval[3], — сказал брат Гильберт и сильно шлепнул нетерпеливого жеребца, который тут же, стуча копытами по мощенному камнем узкому переходу, вылетел в мир, лежащий за монастырской оградой.

— Все-таки как неосторожно с твоей стороны, ведь он мог упасть с лошади! — воскликнул отец Генрих.

— Арн не падает с лошадей, вряд ли ему угрожает именно это, — ответил брат Гильберт и с улыбкой покачал головой, насмехаясь над ненужной заботой своего приора.

— Кстати, не нравятся мне эти глупости о Персевале, Святом Граале и подобные вульгарные песни, — недовольно заметил отец Генрих, развернулся и сделал несколько шагов к дубовой двери. Но, как это часто случалось, ему в голову пришло еще что-то, и он остановился на полпути. — Всякие Перегнали и тому подобное, все это скоро будет забыто, как и прочие низкие истории, это просто чепуха!

— Однако ты, святой отец, кажется, прекрасно знаком с этой низостью, — засмеялся брат Гильберт с дерзостью, которую он обычно не позволял себе в разговоре с приором.

Оба монаха были явно тронуты прощанием с Арном, хотя и не хотели этого показывать. Но брат Гильберт, в отличие от отца Генриха, твердо верил в то, что встретит Арна снова. Ибо, в отличие от своего приора, он догадывался, какую судьбу уготовал Бог юному Арну.

Господин Магнус среди бела дня сидел дома и, нахмурившись, пил пиво. Его мучали угрызения совести — он никак не мог полюбить своего второго сына, Арна, который был единственным утешением блаженной памяти госпожи Сигрид.

Магнусу было трудно признаться самому себе, хотя он и пытался сделать это при помощи пива, что оба его взрослых сына не приумножили честь и славу, достойную их рода. Что из того, что в жилах их текла королевская кровь, если люди показывали на них пальцем и насмехались.

Что касается Эскиля, то Магнус давно уже смирился с существующим положением вещей. В конце концов, за старшим сыном — будущее, даже если людям это трудно понять: Эскиль знал толк в торговле, умел обрабатывать землю, и в его сундуках копилось серебро, так что благодаря своему уму он оставит после себя вдвое больше, чем получит в наследство. А те, кто высмеивал Эскиля за отсутствие мужских добродетелей, были просто глупцами и ничего не смыслили в Божием промысле. Ведь Эскиль будет по-настоящему мудрым и богатым господином в Арнесе, и в этом нет никаких сомнений.

То, что его старший сын не стал воином, еще можно пережить, да и сам Эскиль, к вящей радости всего Арнеса, проживет дольше, не держа в руках щит и меч.

Гораздо хуже было то, что и второй сын не обладал этими самыми мужскими добродетелями. И это был настоящий позор! Магнус слышал, о чем шептались его дружинники: они называли Арна монашкой из Варнхема, и отец готов был скорее проглотить обиду, чем показать, что он слышит такие слова. Самое неприятное, что он соглашался с дружинниками! Магнус никак не мог понять, что же такое сделали монахи с тем малышом, которого он помнил как жизнерадостного и шаловливого и который с малолетства держал в руках лук и стрелы. С тех пор как Арн вернулся домой, за трапезой зазвучали красивые молитвы, но больше чести в доме не прибавилось.