Арн тут же понес две еще теплые шкуры в дубильню, а внутренности — на очистку, а потом отправился в погреб со льдом, чтобы взять новые куски для хранилища, в котором пронумерованные тушки уже висели самыми последними в длинном ряду телят, поросят, коров, уток и гусей. Куски льда нужно было положить у желоба в середине хранилища, чтобы вода от таяния могла стекать по специальному сливу. Внутри было темно и холодно, Арн дрожал, обрызгивая пористые кирпичные стены водой. Помещение было высоким, а на самом верху находились маленькие отверстия, пропускавшие свет: через них улетучивались и все нечистые испарения от мяса.

Когда он вошел в большую кухню, отвисевшиеся бараньи туши были уже разрезаны и помещены в чан с оливковым маслом, чесноком, мятой и разными пряностями из Прованса, а огонь в больших печах начинал разгораться. Мясо будет готово, когда оно поджарится и достаточно пропитается маслом и пряностями. Лопатки и остатки тушек разрезали на кусочки и положили в большие железные котлы. На ужин будет бараний суп с корнеплодами и капустой, а на десерт — немного черешни с медом и жареными орехами. К бараньему жаркому подадут белый хлеб, оливковое масло и свежий козий сыр.

В Школе Жизни не пили вино каждый день, но это было связано не с уставом, а со сложностями в доставке вина из Бургундии в Скандинавию. Только брат Ругьеро обладал правом решать, когда к трапезе будет подаваться вино, а когда вода. Теперь он счел, что к запеченной баранине лучше всего подойдет вино, и Арн был отправлен в винные погреба за бочонком. Ему строго наказали брать из дальнего конца погреба, где стояло самое старое вино — его всегда пили именно в таком порядке, — и напомнили, как именно помечен нужный бочонок. Однако Арн все равно вернулся не с тем бочонком, и ему была прочитана лекция о том, что принесенное им вино может сгодиться для причастия, но не для христианской трапезы — грубая шутка, которая смутила юношу. Арну пришлось снова отправиться в погреб.

Когда ужин был подан и все отправились есть, Арн вернулся в кухню и зачерпнул ковшик воды из чистого питьевого источника, который проходил прямо через кухню, не смешиваясь с потоком грязной воды из лаватория. Он попил холодной воды, наслаждаясь ею, словно даром Божьим. Затем прежде чем съесть кусок белого хлеба, прочитал особенно длинную, предшествующую еде, молитву.

Он не чувствовал ни голода, ни зависти к братьям. Это всего лишь обычная трапеза, похожая на другие в Школе Жизни. Закончив есть, он стал убираться, присматривая за большими котлами, в которых готовилась пища для следующей трапезы.

После всенощной нужно было тщательно вымыть всю кухню и убрать отбросы — либо слить их в канаву для смыва нечистот, по которой они попадали в ручей, а потом в фиорд, либо выбросить их на большую кучу компоста в крапиве за кухней. Брат Люсьен очень тщательно следил за тем, как собирается компост, потому что в его работе было важно постоянно удобрять землю.

Когда Арн заканчивал эту работу, у него оставалось на отдых всего два часа до начала хлебопечения. Но он так долго работал в жару кухни, что никак не мог заснуть.

Стояло прохладное лето, в воздухе уже ощущались первые запахи осени. Ночь была тихой и звездной, на небе сиял полумесяц.

Арн сидел на каменной лестнице, ведущей в большую кухню, и смотрел на звезды. Его мысли бродили между тяжелой дневной работой, сильными запахами в кухне и утренним разговором с отцом Генрихом. Он чувствовал — что-то важное о любви по-прежнему остается для него непонятным.

Потом он пошел к загону и позвал Шамсина. Жеребец громко фыркнул, услышав условный сигнал, и тут же подбежал к Арну мягкой рысью, высоко поднимая ноги. Шамсин все еще оставался молодым жеребцом, но он заметно подрос, и его масть изменилась с детски-молочной на переливчатую серо-белую. В свете луны он казался отлитым из серебра.

Сам не понимая почему, Арн обвил руками сильную шею жеребца, стал обнимать и гладить его и, наконец, заплакал. Грудь его переполняли чувства, непонятные ему самому. — Я люблю тебя, Шамсин, я так люблю тебя, — прошептал он, и слезы его струились ручьем. Он понял, что думает о чем-то греховном и запретном, чего сам не мог объяснить.

Впервые за всю жизнь он решил, что есть нечто, в чем он никогда не сможет исповедаться.

Monasterio Beatae Mariae de Varnhemio — так теперь звучало по-латыни полное название монастыря в Варнхеме. Отец Генрих, снова сидевший в своем старом скриптории, почувствовал дрожь радости, когда он красиво вывел эти слова. Монастырь должен быть по справедливости посвящен Святой Деве, ибо благодаря Ей, ниспославшей видение госпоже Сигрид во время освящения собора в Скаре, и появился этот монастырь. И теперь здесь наконец-то воцарится порядок.

У отца Генриха действительно было много причин для радости, которые он и пытался отразить в своем длинном послании. Цистерцианцы победили в опасной и сложной игре против самого императора германского, Фридриха Барбароссы. В этом принял посильное участие и он, отец Генрих, и два его добрых друга — архиепископ Лундский Эскиль и отец Стефан из Альвастры. Никто не мог и мечтать об этом двадцать лет назад, когда он сам и Стефан проделали длинный, мрачный и холодный путь до Скандинавии.

Император Фридрих Барбаросса сместил Папу Александра III, посадив на его место своего кандидата, более сговорчивого. После этого христианскому миру пришлось выбирать между истинным Папой, Александром, и узурпатором в Риме. За исход этой борьбы нельзя было ручаться.

Многие короли боялись германского императора и хотели сохранить хорошие отношения с ним, среди них были, к сожалению, и конунг Вальдемар Датский, и некоторые из его самых трусливых епископов. Но архиепископ Эскиль из Лунда, друг цистерцианцев, выступил против своего короля и поддержал Папу Александра III. Вскоре Эскиль был вынужден покинуть страну.

На самом деле суть борьбы оставалась прежней: получат ли короли и императоры власть над церковью, или же она будет независима от светской власти.

Цистерцианцы предприняли ответный ход в Свеаланде и Геталанде. Конунга Карла сына Сверкера, который знал об императоре Фридрихе Барбароссе не так много, чтобы бояться его, убедили в необходимости создания нового архиепископства именно над Свеаландом и двумя гетскими областями. Не имело большого значения то, в каком именно городе будет архиепископский престол, только бы он был учрежден. Когда-то конунг Сверкер поступил разумно, отказавшись от своего собственного города Линчепинга в пользу свейского города Восточный Арос. Пусть будет так, решили цистерцианцы, нужно только ковать железо, пока горячо.

Между тем отец Генрих приехал на собор в Сансе, где Эскиль, в присутствии самого Папы, помазал Стефана на архиепископство в Свеаланде и двух гетских областях. Поскольку архиепископство Норвежское также было верно истинному Папе, расстановка сил была теперь не в пользу Фридриха Барбароссы к его кандидата. Стефан уже принял сан в Восточном Аросе, и Эскиль мог с триумфом вернуться в Данию. Бой был выигран.

Член ордена цистерцианцев на третьем по счету архиепископском престоле в Скандинавии — это не шутки. Варнхем был облагодетельствован ранее конунгом Эриком сыном Эдварда, но теперь .его преемник Карл сын Сверкера пообещал монастырю новые земли и привилегии и даже пожертвовал часть собственных владений для основания женского цистерцианского монастыря во Врете, в Восточном Геталанде.

Из того, что только что случилось в Свеаланде, стало ясно, что теперь в Скандинавии уже не может произойти такого конфликта между церковью и королевской властью, какой вспыхнул в Варнхеме.

Одна благословенная Богом женщина по имени Дотер подарила цистерцианцам свое большое владение Вибю под Сигтуной, подобно тому, как мать Арна принесла в дар монахам Варнхем. И точно так же, как и в случае с Варнхемом, появились наследники и потребовали объявить дар незаконным. На этот раз речь шла о сыне Дотер. Звали его Гере.