И вот он, почти уже доктор теологии, меняет все эти перспективы на место «супплента», то есть «зауряд-учителя», «учительского помощника»!

В чем здесь дело? И почему в первый же месяц пребывания в Цнайме Менделя навещает приор — правая рука прелата?… Из-за чего столь скорая инспекция?… Может быть, какое-то происшествие вынудило отправить Менделя под благовидным предлогом из Брюнна?… Может быть, он преступил шестую заповедь и мотивы, содержащиеся в рапорте Наппа, — это всего лишь благовидное прикрытие для скандала?… Уж на что, а на такие скандалы давно научились набрасывать камуфляж…

Но все это чистые домыслы.

Нет ни одного документального свидетельства, никаких отголосков «происшествия». Да к тому же, провинись Мендель, вряд ли было бы столь спокойным его письмо от 31 октября. И поэтому приходится остановиться на свидетельстве самого Менделя, на его автобиографии, на словах: «…упомянутый приобрел такую любовь к изучению природы, что он не жалел уже сил…»

У него появилась новая страсть, и ради этой своей страсти он пошел на жертвы.

Мы знаем, как складывалась его судьба, но мы помним, к чему он стремился в юности. Его приход на шаткую должность учителя без диплома был закономерен куда более, чем поступление в монастырь, если говорить, конечно, о логике стремлений, а не о логике обстоятельств. Будущее подтвердило, что в этой фразе официальной биографии он формулировал символ новой своей веры.

Но для епископской канцелярии, для «Его Милостивого Епископского Преосвященства, Высокородного Графа» — для ярого, реакционнейшего клерикала Антона Эрнста Шафготча, управлявшего Моравской епархией, логика стремлений молодого каноника не могла служить доводом. И единственным, что могло оправдать «перевод Менделя на другую работу», были доказательства его «непригодности» для несения основных обязанностей «по попечению о душах своих прихожан». Эти доказательства должны были говорить, что, продолжая нести такие обязанности, каноник Мендель может подорвать авторитет святой церкви.

И на приход в центре Брюнна, который Мендель освобождал, тоже хватало охотников.

А впрочем, и это только предположения…

Итак, осенью 1849 года каноник и супплент Мендель прибыл в Цнайм, дабы приступить к новым обязанностям.

То был маленький городок на юге провинции, очень живописный и, как говорят, славный разливанными реками доброго местного вина.

Жизнь складывалась, право, неплохо. Хоть Мендель и получал на 40 процентов меньше коллег, имевших дипломы, но он все-таки был теперь на собственных ногах, и, кстати, он пользовался у коллег уважением, ибо хорошо справлялся со своими обязанностями и, как говорят, был очень приятен в общении. Наконец, его любили ученики, которые всегда любят людей талантливых и добрых.

Казалось бы, чего еще ему было нужно!…

Однако классическая литература, древние языки и математика не самые любимые предметы Менделя. Его привязанность — физика, ведь он был истым учеником Фридриха Франца, внедрившего в Моравии дагерротипию и увлекавшегося наблюдениями за солнечными пятнами. Но после Ольмюца круг его интересов расширился: привлекала ботаника, привлекала минералогия или — если говорить в совокупности — «естественная история». Именно эти дисциплины — никакие другие! — хотел он преподавать. Но Философские классы и Богословский институт — для штатного преподавателя физики это маловато!… Право, все снова складывалось по-дурацки! Он отказался от карьеры богослова, уже обеспеченной, а к тому, ради чего он от нее отказался, все еще не пришел, и ему уже стукнуло двадцать восемь.

Да и коллеги, единодушно ему симпатизировавшие, тоже советовали действовать предприимчивее. Ведь у Менделя не было учительского диплома, а посему, появись обладатель диплома, господину канонику пришлось бы уступить ему место; кроме того, супплент получал лишь 60 процентов полагавшегося по должности содержания. А почему бы, кстати, господину Менделю не получать полный оклад, благо часть своего скромного дохода он отсылает родителям и сестре в Хинчицы?…

Итак, был нужен диплом.

К диплому было два пути.

Один, более сложный и более долгий, — окончить университет.

Другой путь — более краткий — сдать в Вене перед специальной комиссией имперского министерства культов и просвещения экзамены на право преподавать такие-то предметы в таких-то классах, а такие-то — в таких-то.

Эрудиция лучшего из выпускников Троппауской гимназии, Ольмюцких философских классов и Брюннского богословского института казалась добрым цнаймским учителям ослепительной.

— О! Вам ничего не стоит сдать эти экзамены с вашим, патер Грегор, умом! С вашей, господин Мендель, памятью! С вашей, дорогой коллега, начитанностью… Даже особой подготовки при ваших знаниях это, пожалуй, не потребует, — твердили Менделю цнаймские «профессора», и такие же, как он, суппленты, и даже сам господин директор гимназии Шпалек.

А впрочем, не одними благими пожеланиями все исчерпывалось. Есть протокол заседаний цнаймского учительского корпуса, из которого следует, что еще в день представления нового супплента коллегам гимназическое начальство столкнулось с серьезной проблемой. Доктор медицины Ротт, преподававший в Цнайме естественные науки, отказался работать еще в одном классе, в связи с открытием которого и появилась для Менделя вакансия. Когда Ротт отказался, то преподавать естествознание в этом классе вместо него вызвался Мендель. Однако вести сей предмет он имел право лишь временно. Слово протоколу:

«Это обстоятельство (отказ Ротта. — Б.В.), а также назначение к исполнению обязанностей преподавателя гимназии нового члена учительского корпуса требует четкого разделения курса и усовершенствования всего плана учебного процесса, тем более, что, как выяснилось, новый кандидат в учителя г-н Грегор Мендель не прошел по сию пору открытого конкурса на должность гимназического учителя» [34].

Не в одних лишь благих пожеланиях было дело, но и в суровой необходимости. Пусть она не всплывала в течение всего года, пока он работал. Но она могла всплыть впереди — эта необходимость иметь диплом!…

Конечно же, дирекция и «корпус» учителей с готовностью снабдили Менделя необходимыми ходатайствами, которые были отосланы по соответствующим адресам в Брюнн — в канцелярию штатгальтера и в Вену — в министерство. По тем же адресам пошло покорнейшее прошение самого соискателя учительского диплома с приложением автобиографии — той автобиографии 1850 года, которая так часто поминалась нами и в которой, если читатель заметил, Мендель, пожалуй, не совсем осмотрительно подчеркивал, что в монастырь он поступил лишь по принуждению обстоятельств, а помыслы его всегда были обращены к науке куда более чем к религии. И почему-то не упомянул, что был приходским священником, а лишь затем подался в учителя.

Может быть, нечто из этого было причиной, что ответ на прошение задержался. А вместо него из каких-то высоких инстанций — то ли венских, то ли брюннских, нам неведомо, — в гимназический директорат поступила бумага, которая свидетельствовала, что вопрос о допущении супплента Менделя к экзаменам еще не решен положительно. В той бумаге содержалось требование представить доказательства благонадежности господина Менделя, в течение года в Цнайме жившего, в Цнайме преподававшего, а следовательно, и находившегося под неусыпным наблюдением соответствующих персон: у одних — по долгу их службы, у других — по доброхотному пристрастию к такого рода деятельности.

Та бумага, пришедшая из официальных инстанций, не сохранилась — во всяком случае, ни Ильтису, ни Кржиженецкому и никому из других биографов ее отыскать не удалось. Зато еще Ильтисом в архиве министерства культов и просвещения был обнаружен ответный документ, скрепленный рядом подписей и гимназической печатью. Он позволяет предположить, какие именно вопросы были поставлены перед лицами, которым надлежало надзирать за каждым шагом нового цнаймского обывателя. И не просто ответить «благонадежен», «не вполне благонадежен» или «неблагонадежен» должны были эти господа. От них требовались тщательные мотивировки каждого из пунктов секретной характеристики.