В пятом часу весь скандал перенесся на лестницу. Коммунисты выставляли вон своих дам, которые пьяными голосами кричали и ругались. Мы всю ночь так и не сомкнули глаз. В шестом часу наконец всё в доме затихло.
9 января.
Газеты принесли весть о взятии Митавы большевиками. Взрыв порохового погреба был слышен в Риге. Сегодня обнаружилось очень неприятное обстоятельство, а именно: горничная Юлия со слезами сообщила мне, что вчера во время обыска верхних квартир были также наложены печати на все чердачные отделения, причем, уходя, солдаты сказали, что в случае завтра на одном из отделений окажется спрятанным оружие, вся соответствующая квартира будет расстреляна до последнего человека. Я сначала не могла понять ее волнения, так как знала, что все ружья были отосланы М., но тут выяснилось, что два ружья племянника, они с М. отнесли на свое чердачное отделение и закопали под ящиками и всяким мусором. Ясно, что завтра их найдут и тогда никому несдобровать, а что еще хуже, это то, что Эмма — кухарка, кажется, обо всем догадывается и уж из одного страха может донести. По словам Юлии, достать ружья нет никакой возможности, и она решила сегодня же еще вечером уйти от господ, у которых прослужила 20 лет. Обещав ей всё уладить, я вошла в комнату больной. Все старики были в сборе, волновались и не знали что делать. Увидав меня, закричали: «Слышали?» — «Что же делать, надо попробовать достать их». — «Да ведь это невозможно! Вы не знаете нашего чердака». В конце концов, было решено отослать после обеда обеих кухонных донн с поручениями. Юлия должна была стать на страже на лестнице у кухни, а М. идти со мною на чердак, где я хотела попробовать перелезть в промежуток между решетчатой стеной и крышей. Задача была нелегкая и в том отношении, что всё время по лестнице поднимались какие-то субъекты в квартиру коммунистов. Нужно было улучить момент, чтобы незаметно проскочить на чердак. Раза два пришлось отступить в кухню, так как по лестнице то спускались, то поднимались какие-то типы. Наконец-таки проскочили. Взобраться по тонкой решетчатой высокой стенке была далеко нелегкая задача. Пришлось призвать на помощь всё свое искусство молодых лет и побиться добрых полчаса, пока я с большими усилиями добралась наконец доверху, каждую секунду ожидая, что сорвусь и упаду вместе со стенкой, которая буквально раскачивалась подо мной во все стороны. Но в тот момент, когда я уже была наверху, мы услышали голоса, шаги, ключ в замке повернулся. М. едва успела задуть свечу и спрятаться в углу за бочку, а я замерла в своем поднебесье, балансируя во все стороны, чтобы как-нибудь сохранить равновесие. Дверь открылась, и на чердак вошли девушка в сопровождении солдата с корзиной; весело болтая по-латышски, они принялись снимать белье на общем чердаке. Беседа их, к моему ужасу, затянулась бы, очевидно, значительно дольше, если бы не слишком решительный маневр кавалера, вздумавшего ее поцеловать, после чего она, к моему величайшему удовольствию, поторопилась оставить чердак. Ее рыцарь последовал покорно за ней. В углу мелькнул огонек, и из-за бочки показалось испуганное и всё перемазанное лицо М. Вид ее был до того комичен, что, несмотря на весь ужас нашего положения, я не могла удержаться от смеха, причем потеряла равновесие и скользнула вниз по стенке, упав на что-то мягкое и очень пыльное, оказавшееся старым сломанным диваном. За решеткой раздался испуганный голос М.: «Вы не ушиблись?» — «Нет, наоборот!» Немного придя в себя, я отыскала, по указанию М., ружья и, укрепив их себе на спине, тем же путем благополучно вернулась обратно. М. со слезами бросилась мне на шею. Радость стариков и Юлии была безгранична, но теперь предстоял вопрос — куда их деть? Каждую минуту могли явиться с обыском.
Разобрав их, завернув в бумагу и положив в портплэд, куда еще сверху положила несколько поленьев, я вышла, когда немного стемнело, со своей страшной ношей на улицу, направляясь к дому № 3, бывшей квартире моего beau-frere; теперь весь дом был занят военной организацией по продовольствию войск. Там, во дворе, очень темном, я и хотела сбросить их в погреб. На первом углу меня патруль пропустил, но на следующем подошел и спросил, что я несу. На мое счастье, это был русский! «Немного дров», — ответила я. Он взялся рукой за ношу и, ощупав полено, пропустил со словами: «Идите, сестрица, с Богом». Фу, как сердце бьется, только бы добраться благополучно до ворот; на мое счастье — ни души на улице, вот и ворота, еще момент и я была во дворе, где без труда достигла погреба и, отделавшись от своей ноши, благополучно вернулась к беспокоившимся за меня старичкам.
10 января.
Зашла к Д., но не застала, узнала от Саши, что она почти безвыходно в клинике, он видит ее очень редко. Сегодня торжественные похороны «жертв немецкого произвола» — так гласит громадная надпись на первой странице сегодняшней газеты. Из десяти расстрелянных латышским временным правительством зачинщиков бунта в латышской роте их оказалось теперь двадцать семь. К тем десяти были присоединены все убитые в ночь пожара при ограблении складов. Все трупы были зверски изуродованы большевиками с целью, конечно, еще больше восстановить чернь против немецких имущих классов. Все двадцать семь гробов были выставлены для обозрения зверств «белого террора». Похороны были торжественные, с музыкой, военным парадом, речами, депутациями, чуть не до грудных детей, с огромными плакатами и вызывающими надписями. Город разукрасился красными и черными флагами. Для этой цели было окрашено в красный и черный цвет все национализированное великолепное столовое и постельное белье в частных домах. Сам «Штучка», одетый с иголочки, живописно жестикулируя, стоял в автомобиле и говорил очень убедительно и очень понятно для черни: «Борцы за свободу лежат пред нами убитые, мало — замученные ненавистниками свободы, палачами народа; они пали жертвами немецкого произвола. Товарищи! Мы будем недостойны этой свободы, если не отомстим за них. Да, товарищи, за каждого убитого большевика — сто немцев!» Раздались аплодисменты и возгласы: «Правильно». Конечно, это было во вкусе «свободного народа». Результатом будут, несомненно, новые аресты, новые жестокости. Наконец, жертвы произвола были опущены в общую могилу под звуки музыки и пения на Соборной площади, которая теперь переименована в «площадь коммунистов». Вскоре над могилой поднялся высокий холм из цветов, венков и лент с самыми потрясающими надписями. Вечером в городе было большое гулянье. Улицы все были запружены латышскими стрелками с их дамами в экспроприированных нарядах «с чужого плеча». Так закончился этот славный день в истории большевиков!..
14 января.
Утром получила записку от В. снизу — непременно прийти сегодня вечером к ним, но так, чтоб никто из «подозрительных» 4-го этажа не видел. В. я тоже не видала с той памятной ночи. Сейчас после ужина я спустилась к ним; они еще сидели за столом. Кроме них и С. Н., сидел еще, я бы сказала, подозрительного вида субъект. Видя мое замешательство, В. встал мне навстречу и громко сказал: «Баронесса, Вы можете свободно говорить обо всем, мы в дружеском кружке». Ну, что касается меня, я бы охотно отказалась от дружбы с этим типом. «Позвольте вам представить большевика О…» — Н. сидела тоже нарядная и сияющая, как в добрые старые времена. — «Да, баронесса, — весело поздоровалась она со мной, — мой муж тоже большевик, наконец-то кончились эти ужасные дни пытки, но вы ведь ничего не знаете! Э, расскажи же всё». Ее муж рассказал, как после восьми дней пытки по чужим холодным чердакам и погребам, они наконец решили с С. Н. выйти на улицу, готовые на всё, как случайно встретили старого петроградского приятеля — офицера, как во всем ему признались и как чрез него «личного друга Штучки» В. получил место в морском министерстве с жалованьем в 1000 р. в месяц, обеспечил квартиру от обысков и получает продовольствие на всю семью, надеется и друга своего С. Н. туда пристроить. «Вы меня осуждаете, баронесса!» — заключил он свой рассказ. — «Нет, я стараюсь вдуматься в Вас и думаю, что роль Ваша нелегкая будет, дай Бог и сыграть ее благополучно до конца. Значит, Вы теперь «редиска»», — пошутила я. Они все очень смеялись моей шутке. С этой минуты эта кличка за ним осталась. При прощании, однако, было решено реже видеться и незаметно от верхних коммунистов.
