— Явитесь к двум часам сегодня же по этому адресу, — и дал мне записку, где стояла моя фамилия и указание, куда явиться.

Так как было еще рано, — решил побродить по городу и как-то незаметно подошел к зданию, которое мне требовалось. Это был громадный дом, с высокой входной дверью, у которой стоял красноармеец с винтовкой, на штык которой были нанизаны бумажки, очевидно пропуска. Вывески не было. Было около двух часов, и я зашел. Нашел нужную мне комнату и постучал. Вышла молоденькая, интересная барышня, отобрала у меня записку и попросила подождать. Минут через пять вызвала. Вошел в просторную, светлую комнату с роскошной мебелью. За большим письменным столом сидел неприятного вида тип, а в стороне, за столиком уселась вызвавшая меня особа, очевидно секретарша. Тип открыл лежавшую перед ним папку, наклонил к себе, чтобы я не мог увидеть ее содержимого, испытующе и зло посмотрел на меня и начал задавать вопросы:

— Вы бывший офицер Корниловской дивизии?

— Да.

— В Ледяном походе участвовали?

— Нет.

— Казак?

— Нет.

— Были строевым?

— Да.

— У Врангеля были?

— Нет.

Тип задумался, а потом сказал мне решительно:

— Выезжайте обратно сегодня же и по приезде, не заходя домой, явитесь в Особый отдел ЧК.

Вышел. Меня догнала секретарша и, подавая пропуск, шепнула: «Вам не разрешил начальник…» — а что «не разрешил», так я и не мог уяснить. У часового узнал, что это — областное ЧК.

При возвращении домой сразу же явился в местный отдел ЧК. Велели прийти на другой день: не получены какие-то бумаги… Узнал на другой день, что мне не разрешено проживание на Кавказе и что я должен в двадцать четыре часа выехать из города.

— А куда? — спросил я.

— А вот, скажите, куда вы хотите, и мы скажем, можно ли туда.

— Ну, в Ростов, например?

— Туда можно, и по приезде, в тот же день явитесь в местное ЧК.

Дали какую-то справку. Через знакомых выяснил, что подобная участь коснулась только меня, хотя в то же время в городе проживало более сотни бывших белых офицеров. Объяснили тем, что они или инвалиды, или работающие и за них ходатайствовали учреждения, в которых они работали. Дома опять беспокойство, сборы в дорогу… и я покинул родной город в требуемый срок — двадцать четыре часа.

Вот я уже в Ростове. Явился в особый отдел местного ЧК. Здесь размах шире, здесь для нашего брата выделена специальная канцелярия, видно, что тут нас много. Взяли на учет и выдали инструкцию, как себя вести. В основном запрещалось отлучаться без особого разрешения за пределы города; нужно было являться на регистрацию два раза в месяц. Конечно, за неисполнение этого грозили суровыми наказаниями.

Естественно, завел знакомства с подобными мне товарищами по несчастью. В Ростове в то время скопилось много бывших белых офицеров или, как здесь их в шутку называли, «Бе-Бе» — уроженцев Кавказа, которым не разрешили ехать туда. Все они после увольнения из Красной армии, освобождения из лагерей и т. п. избрали Ростов, как ближайший город к родным местам. В общем, считалось, что в Ростове количество «Бе-Бе» превышало тысячу.

Ввиду громадной безработицы в то время по всей стране, найти работу могли только некоторые из нас, какие-либо специалисты. Основная же масса была безработной и существовала за счет помощи родных и знакомых. Конечно, многие рисковали и уезжали на Кубань нелегально, в промежутке между регистрациями, может быть, кому-нибудь удавалось получить разрешение, но мне, например, в нем всегда отказывали. Разумеется, в лучших условиях находились местные «Бе-Бе». В чрезвычайно тяжелом положении мы находились в отношении жилищ. Квартиру, точнее — комнату и еще точнее — угол, найти было невозможно. Ютились у знакомых в коридорах, кухнях (конечно, только на ночь), по постоялым дворам, а порою и так, как об этом пела ростовская голытьба: «И бульвары, и базары нам пригодны для жилья…»

Ростов тех времен кишел мелкими и крупными ворами и жуликами. Местные жители, наученные горьким опытом, были всегда осторожны и потому не так страдали от жулья, а вот приезжим частенько доставалось. Я уже в первый день пребывания в Ростове получил хороший урок и, в смысле осторожности, стал равноправным ростовчанином. К концу дня, после долгих мытарств, отправился за Дон отдохнуть. Там же умылся, вымыл ноги и, чтобы дать им просохнуть, поставил пятки на голенище сапога, а другой сапог лежал рядом, справа. Я сидел. Когда стал обуваться, — нет второго сапога. Конечно, видел, что мимо меня, сзади сновали люди, даже кто-то подходил ко мне прикурить, но никак не думал, что кто-либо мог польститься на один сапог. Что делать? Положение отчаянное! А нужно было идти ночевать на вокзал. После недолгих размышлений, на свалке разыскал рваную галошу и тряпье, надел галошу и укрепил ее тряпьем. Получилось, как будто бы у меня болит нога и на нее совсем нельзя надеть сапог. Так и поплелся к плавучему мосту, чтобы перейти через Дон. Вдруг кто-то меня сзади дернул за рукав. Оглянулся. Это был мальчонка, или, как их здесь называли, «пацан», который захныкал:

— Дяденька, дяденька! Это не я взял ваш сапог, поверьте, не я. Это — старшие, они и послали меня к вам. Дайте им денег (назвал какую-то сумму), и я вам принесу сапог. Дайте, не бойтесь, честно говорю!

Сумма была не ахти какая большая, но я все же заколебался, а рядом стоящая женщина, узнав, в чем дело, сказала:

— Дайте, не сумлевайтесь, обязательно вернут, это честные жулики.

Я рискнул, и действительно «пацан» принес сапог, под хохот окруживших меня зевак разбинтовал «больную» ногу и надел сапог.

Первые две ночи я провел на вокзале, а потом стал ночевать в ночлежном доме у Сенного базара, который содержал армянин — тогда еше были частники. Там же познакомился с «Бе-Бе»-кубанцами и меня приняли в группу из восьми человек, которая снимала тут же, при ночлежном доме, большую комнату, ничем не меблированную. Спали на полу, а ели как придется и где придется. Время проводили по-разному. Бродили где-либо за Доном, по городу, собирались группами в городском саду. Там было у нас что-то вроде клуба, — первая аллея налево от входа в сад с Садовой улицы. Здесь можно было узнать и последние новости о нашем положении.

В основном все наши желания сводились к получению разрешения на выезд по месту постоянного жительства. В поисках путей для достижения этой цели дошли даже до особого уполномоченного юго-востока России (это что-то вроде красного генерал-губернатора). Его канцелярия помещалась на Садовой улице, около университета. Кое-кому будто удалось получить разрешение на выезд, но когда я с приятелем попробовали сунуться туда, то часовой у двери, с пропусками, нанизанными на штык винтовки, узнав, кто мы и зачем идем, преградил нам путь и объявил, что таких не велено больше пускать.

Здесь же удалось наблюдать такую картину; подошла громадная группа только что прибывших поездом из Новороссийска наших эмигрантов, бывших белых. Одеты, по сравнению с нами, прилично. Было несколько женщин. Они получали разрешение на жительство. Узнали, кто мы, разговорились. Они расспрашивали нас, а мы — их. Они были рады, что приехали на родину, а мы были бы рады отсюда уехать…

Потеряв всякую надежду получить разрешение на выезд по месту жительства, многие «Бе-Бе» постепенно стали рассеиваться по разным дозволенным им местностям, приспосабливаясь к местным условиям жизни, чтобы как-то существовать. И всегда и всюду «недремлющее око» ЧК НКВД не переставало «заботиться» о нас, дабы мы не смогли «затеряться» среди прочего люда. Советская власть всегда считала бывших белых воинов, в особенности офицеров, чуждыми пасынками, оправдывая такое мнение поговоркой: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит!» Уехал и я и тоже всегда и всюду находился под наблюдением этого «ока», а мое «дело», заведенное НКВД, неизменно следовало за мной, как тень, и пухло, пополняясь всякими мелкими и крупными событиями из моей жизни.