Наблюдавшая сцену, испуганная продавщица поставила перед ним сразу два стакана сельтерской «Степан Разин». Прохор Филиппович выпил залпом оба, даже не почувствовав вкуса, и лишь понемногу собравшись с мыслями, опять, как во время инспекции с Селедкиным, подивился отсутствию милиции. Вообще, создавалось впечатление, будто те — кому следует и понятия ни имели о творящимся у них непосредственно под носом. ГПОТ и сам много бы дал, чтобы оказаться где-нибудь подальше, ничего не видеть, не слышать, но уйти было нельзя. Находясь в двух десятках шагов от института (расстоянии, не позволявшим очкарику сразу разглядеть его через свои стёклышки и улизнуть), Прохор Филиппович пристроился к круглой тумбе с наклеенной афишей.

— Кукла с миллионами. Межрабпом-фильм. В ролях: Ада Войцик… — только и успел прочесть главный по общественному транспорту и тут из ворот показался Кульков. По-учёному заложа руки за спину и нелепо выбрасывая носки, инженер шёл к киоску.

«Точно блоха, — вспомнил ГПОТ характеристику истопника. — Ишь, марширует, «академик». Ну, погоди! Ты у меня женишься! Сам, лично в ЗАГС сволоку». Всё также скрытый тумбой, главный по общественному транспорту осторожно, на цыпочках забежал изобретателю в тыл и, поборов сильное желание поддать коленом, сграбастал очкарика за шиворот. Что делать дальше он не знал, поэтому, зло сопя, предоставил Кулькову выпутываться из сложного положения самому.

— Про-прохор Филиппович, здрасьте… — интеллигент явно струсил. — А, я-я не виноват…

— Да, ты не причём!

— Нет, конечно, глупо отрицать своё участие. Только… — инженер хотел что-то объяснить, но ГПОТ уже и вправду вышел из себя, чуть не вытряхнув изобретателя из куртки.

— Ах, ты бездельник!

— Если позволите, Прохор Филиппович, мне понятно ваше справедливое негодование, но я не бездельник. Я старался…

— А знаешь, заметно.

— Это был эксперимент…

— Ах, эксперимент!

— Гриндель Матьюз…

— Ну ты, экспериментатор, легче словами!

— Гриндель Матьюз, английский исследователь. Его «лучи смерти» уничтожают на расстоянии биологические единицы, на лету останавливают аэропланы, и долг советских ученых дать капиталистам достойный ответ. Я-я с субботы, с субботы из лаборатории не вылезал!

— И только поэтому? Личного ничего?

— Как вы могли подумать! Исключительно научная целесообразность, уверяю вас. И ведь всё получается, всё! Пустите, пожалуйста…

Главный по общественному транспорту смягчился, разжал пальцы — вдруг действительно парень закрутился на работе, женщины вечно сделают из мухи слона. Тощий «жених» одёрнул китель, заправил выбившуюся рубашонку в узенькие «джимми» и добавил уже более официально:

— Сами понимаете, товарищ Куропатка, что такое доверие страны.

— Я понимаю! Не сегодня-завтра вся страна голяком в трамваях поедет, а мне, вместо того, чтобы делом заниматься, тебя искать приходиться!

— Трамваи не моя инициатива, Прохор Филиппович, — снова запищал Кульков, отступая назад. — Вынести опыт с раздеванием, так сказать, за пределы института, на площадь, решили наверху.

ГПОТ опешил, такого оборота он не ожидал.

— Ты хочешь сказать…

— Собственно, говорить я не имею права. Но раз вам всё равно известно…

— Знаем кое-что, — ответил Прохор Филиппович уклончиво. — А ты не стесняйся, мы ж считай родственники.

— Да, я вам как отцу… Всё началось с приезда в институт инспектора кавалерии, члена Реввоенсовета, товарища Будённого…

— Семёна Михайловича?! — главный по общественному транспорту вытянулся по стойке «смирно».

— …уж очень он сетовал, что совершенствуются вооружения, появляются новые рода войск, а в коннице те же хвост, грива и никакого технического прогресса. У Антанты, говорит, и аэропланы с дирижаблями, и танки, и беспроволочная связь, теперь ещё этот Гриндель Матьюз. А главное верхушка… Никакой, то есть, шашкой до засевших в бронированных бункерах империалистических генералов не добраться. Вот и родилась у него блестящая идея, использовать специальное излучение, которое в нужный момент со всего вражеского штаба форму поснимает, чтобы эта контра, без порток с лампасами да погон, приказы отдавать не смогла. А тем временем, Будённый со своими хлопцами навалился бы, используя замешательство и панику противника. Раз и победа.

— Ловко, — согласился главный по общественному транспорту. — Только, что же это за излучение такое?

— В том и штука, что его в природе нет! Создать установку доверили нашему коллективу. Сроку отвели в обрез, но мы, понимая важность задачи, взялись с огоньком. Начали экспериментировать на мышах, вроде, получилось. Но одно дело лабораторный опыт, грызуны и всё такое, а совсем другое, полигон, люди, обстановка, приближенная к реальной. Думали, сперва набрать добровольцев из комсомольской организации, однако, для большей секретности, командование РККА распорядилось опробовать излучение на трамваях, не оповещая население.

— Не оповещая, значит… Слушай, Володька, — Прохор Филиппович поправил смятый воротник инженера, — может, всё-таки на комсомольцах вернее? Они ребята проверенные. Может, ну их, трамваи-то? Какая только публика там не ездит. Безбилетники всякие…

— Возможно. Но эксперимент фактически завершён. Осталось лишь продублировать на высокой частоте, но это, ранней весной. Партийное руководство, проявляя заботу, решило повременить, ввиду приближающихся холодов, чтобы народ без одежды не поморозить. — Кульков замялся. — Мне пора, товарищ Куропатка…

— Будь здоров… — отозвался главный по общественному транспорту вяло, без выражения. Он понял, что погиб.

А вокруг бурлила жизнь. Через площадь, сопровождаемый лихачом, нёсся очередной трамвай. Какие-то пионеры у павильона «Соки и воды» гоготали, глядя на несчастную вагоновожатую. Первый, одетый поопрятнее ещё как-то сдерживался, но другой — конопатый, с бритой как шар башкой, засунув в пасть чуть не всю пятерню, засвистел пронзительно, словно поднимая с крыши ленивых турманов.

В следующую секунду, нечто красное, тяжело, перелетев ограду института, шарахнуло Прохора Филипповича позади левого уха. Чистое сентябрьское небо завертелось, покатилось в тартарары, оглушительно звеня порванной струной… Солнце вспыхнуло и погасло…

— Зашибли! Кирпичо-ом! — заголосила киоскёрша, но её крика ГПОТ уже не слышал.

Родство есть родство, его, как известно, в карман не засунешь. Теперь свалить всё на учёных, говоря иначе — на Кулькова, стало невозможно, и главный по общественному транспорту, от природы имевший на щеках здоровый оттенок, стал совершенно мочёное яблоко, и по цвету, и по выражению лица. С собранным Марией Семёновной узелком и громадной шишкой за ухом, он сиротливо притулился на краешке стула в просторном кабинете, того самого, малоприметного особняка в центре города. Старший следователь — Ефим Яковлевич, неторопливо листал какие-то бумаги, не выказывая к пришедшему с повинной никакого интереса. Пользуясь моментом, Прохор Филиппович обдумывал положение (и подумать стоило). Ведь если бы претензии свелись к обыденному — почему прошляпил, не доложил, не принял меры, пожалуй, он мог ещё выкрутится. Но вина заключалась как раз в обратном — зачем поднял шум, привлёк внимание к секретному проекту.

— …и тут уже, дело государственное, — опер поднял на Прохора Филипповича печальные тёмные глаза. — А дело руководителя депо, смотреть за трамваями, и со своими обязанностями, товарищ Куропатка справляется из рук вон плохо, скверно справляется. С секретаршей шуры-муры. Решётку зоосада испортил. По заборам лазает, как «попрыгунчик»…

— Да я, гражданин следователь, того… Я искал… — как к последнему средству, Прохор Филиппович попытался прикинуться дурачком.

Ефим Яковлевич устало хлопнул папкой по столу, встал, подошёл к облупленному несгораемому шкафу, щёлкнув замком, вынул что-то из стальных недр.