— Рядом профессорская, — шепнул Курнатовский. — Давай попытаемся…

Они быстро вышли из аудитории и почти бегом направились в профессорскую. Там они увидели Тимирязева, который укладывал бумаги в портфель. Кашинский стал у двери, а Курнатовский стремительно подошел к Тимирязеву.

— Климент Аркадьевич, — взволнованно сказал Виктор, — мы знаем вас как защитника и друга. Если полицейские найдут этот сверток, некоторым из ваших учеников грозит тюрьма…

— Вы хотите, — сказал Тимирязев, — чтобы я унес его в своем портфеле?

— Мы просим, просим вас, Климент Аркадьевич.

— А что там: гремучая ртуть, нитроглицерин? — с улыбкой спросил Тимирязев.

— О, значительно сильнее! — возразил Курнатовский. — Маркс, Плеханов!

Тимирязев рассмеялся.

— Старые знакомые! — и, уложив литературу в портфель, уже на ходу, направляясь к двери, сказал Курнатовскому: — Пришлите завтра надежного человека в Петровскую академию. После трех я буду работать в теплице.

Он пошел, провожаемый влюбленными взглядами Курнатовского и Кашинского. Гордо подняв голову, профессор миновал полицейский заслон: во избежание скандала профессоров и преподавателей не обыскивали.

Минуло несколько дней. Революционные прокламации, брошюры появились у ткачей Трехгорной мануфактуры, на красильных и мебельных фабриках, у железнодорожников и печатников.

Социал-демократическая организация Московского университета с каждым днем становилась активнее. В Москве ждали Бруснева, видного петербургского социал-демократа. Курнатовский и Кашинский решили тотчас же после приезда Бруснева создать в Москве крупную социал-демократическую организацию, чтобы охватить другие учебные заведения, а также вовлечь в нее рабочих.

Но не дремала и полиция. Между департаментом полиции в Петербурге и московским обер-полицмейстером шла усиленная переписка. Начиная с января 1889 года интерес к личности Виктора Курнатовского со стороны жандармов и агентов охранного отделения настолько усилился, что донесения о каждом его шаге отправлялись из Москвы в Петербург по два-три раза в неделю. Даже его увлечение химией рассматривалось как нечто связанное с антиправительственной деятельностью. Из Москвы писали в Петербург, что студент Курнатовский, видимо, готовит бомбы для террористических актов.

И тогда, это было 20 марта 1889 года, из Петербурга пришел лаконичный приказ обыскать и арестовать.

Виктор не ожидал, что развязка наступит так скоро, хотя и чувствовал, что за ним следят.

Как-то вечером, после лекций, он сидел у себя дома. Примостившись у стола, заставленного химической посудой, Виктор читал книгу Менделеева. Стояла непривычная тишина — все куда-то разбрелись.

Виктор задумался, перечитывая несколько раз слова Менделеева: «…убежденный в том, что исследование урана… приведет еще к новым открытиям, я смело рекомендую тем, кто ищет предметов для новых исследований, особенно тщательно заняться урановыми соединениями…»

И вдруг — стук в дверь. Он умел распознавать этот стук среди множества других: властный, повелительный.

— Откройте, Виктор Константинович, к вам опять пожаловала полиция, — послышался голос Финляндского.

Дверь комнаты была заперта на ключ. Виктор воспользовался этим и мгновенно сжег несколько крохотных листков бумаги с адресами, шифрами, явками.

— Сейчас, сейчас открою…

И вдруг ребячливая улыбка появилась на его лице: развлекусь напоследок. Он взял один из лежавших на столе пакетиков и направился к двери. На пороге стоял знакомый ему вахмистр, тот самый, который собирался отправить в Соловки Рафаэля. А за его спиной — человек пять-шесть полицейских.

— Господин вахмистр, — воскликнул Курнатовский, — не входите, пока я не закончу опыта! Иначе я ни за что не отвечаю.

Но полицейские рвались в дверь. Тогда Курнатовский быстро высыпал из пакетика белый порошок. Раздался треск. Вспышка… Полицейских точно вымело из комнаты.

— Я же предупреждал вас, господа, — сказал, едва сдерживая смех, Курнатовский.

— Побойтесь бога, господин студент, — прохрипел откуда-то из темноты коридора вахмистр. — Здесь дети живут, женщины…

— Я просил, — снова властно сказал Курчатовский, — не входить без разрешения в комнату. Пусть пока сюда войдет господин Финляндский, а вас прошу подождать несколько минут. Тем более, — снова обратился он к вахмистру, — что вам видно все, что я делаю. И, кстати, ничего незаконного я не собираюсь делать, успокойтесь.

Финляндский с некоторым опасением вошел в комнату.

— Да не бойтесь, — тихо шепнул ему Виктор.

Он достал деньги и расплатился с хозяином за комнату. Вынул из-под постели чемодан, уложил в него вещи и книги и попросил Финляндского отослать все сестре, которой он напишет.

А химическую посуду прошу вас передать соседям-студентам. Хорошо, если бы они ее продали, а деньги переслали мне в тюрьму. Там деньги тоже нужны. — После этих слов Курнатовский жестом пригласил полицейских войти.

— Плохо вы кончите, господин студент, — сказал ему вахмистр. — Мое начальство не зря считает вас опасным человеком. И божественные книги, как видно, вам впрок не пошли.

— Бомбы ищете, бомб боитесь? — спросил, глядя на него с улыбкой, Курнатовский. — Народа надо бояться. Всех в тюрьму не пересажаете. Придет время, когда и вы все поймете это…

Глубокой ночью, окруженный конвоем, он шагал по тихим переулкам уснувшей Москвы. В эту ночь началась новая жизнь, жизнь революционера-профессионала.

Далекий север России. По календарю июнь, а в лесах кое-где лежит почерневший снег: здесь в Шенкурске, крохотном городке, затерянном среди лесов и болот Архангельской губернии, должен отбыть Курнатовский три года ссылки.

В процессе следствия безнадежно провалились обвинения в принадлежности Курнатовского к революционной народнической террористической организации. Виктор был очень доволен своим поведением во время допроса: ему удалось отвлечь внимание охранки от социал-демократического кружка Московского университета. Он не назвал ни одной фамилии, не подтвердил ни одного факта, который мог скомпрометировать его или его товарищей. От первоначального обвинения в подготовке террористических актов ничего не осталось. Это прекрасно поняли те, кто стремился отправить его на каторгу. Ему вменили в вину участие в сборе средств для помощи политическим заключенным, припомнили старые петербургские и рижские связи. Но все это выглядело скорее мальчишеством, чем преступлением. Материалов для судебного процесса не оказалось, и тогда по решению так называемого особого совещания, созданного царским правительством для внесудебных расправ с революционерами, против которых полиция не могла собрать достаточных улик, его направили в Шенкурск, в ссылку.

Городок мало чем отличался от большого села. На высоком правом берегу реки Ваги раскинулось около двухсот деревянных домов и несколько каменных строений. Достопримечательностью города был Троицкий женский монастырь. Он же являлся и главным украшением Шенкурска. Большой ручей — приток Ваги — делил город на две части. Немощеные улицы, тротуары, сбитые из нестроганого теса, грязные казенки, трактиры, лавки, тюрьма и ни одного промышленного предприятия. Таков был этот город, стоявший в стороне от больших дорог, затерявшийся в лесной глуши Северной России.

Но Шенкурск нельзя было назвать в полном смысле захолустьем. Бывали места и похуже. В Шенкурском уезде работали сотни маленьких кустарных смолокурен, мельниц, лесопилок. Шенкурские купцы бойко торговали дегтем, скипидаром, лесом, соленой и копченой рыбой. Еженедельно в городе устраивались базары, а раз в году — большая Сретенская ярмарка. Так и жили от ярмарки до ярмарки, которая являлась самым главным событием. По деревням постоянно сновали скупщики-заготовители, купеческие приказчики, которые за гроши скупали у крестьян все, что только можно было купить.

В этом городе государеву службу несли чиновники, попавшие на Север главным образом за казнокрадство. Они охотно роднились с семьями местного купечества и снова начинали брать взятки, но теперь уже безнаказанно. Каждый купец, каждый предприниматель знал, что без узаконенной подачки чиновнику ничего не продашь. Вот и платили дань. Попойки, картежная игра, входившее тогда в моду лото были главным развлечением местного общества. Сплетничали, пили, обкрадывали друг друга, вымогали, дрались — так и жили в городе, именуемом Шенкурск.