— Мои товарищи, — сказал Кон, — погорячились и в пылу полемики обидели марксистов, которые, конечно, не знали о готовящемся побеге. Впрочем, все это уладится. Время возьмет свое. Лично меня с Ульяновым почти ничто не разделяет. Я попал в ссылку по делу польской партии «Пролетариат». А эта партия, как известно, признает марксизм, но не отрицает и пользы индивидуального террора.

У Кона Виктор Константинович засиделся до глубокой ночи. Он ушел от него уверенный, что Феликс Яковлевич рано или поздно примкнет к марксистам.

На следующий день Курчатовский начал готовиться к отъезду в Курагинское.

Остался позади Минусинск. Договорившись с возчиком, Курнатовский уже один, без всякой охраны, рано утром покинул город. Под вечер кошевка добралась до реки Тубы. Когда переправились на плоту на правый берег и миновали густые заросли тальника и черемухи, Курнатовский увидел серые бревенчатые строения, растянувшиеся вдоль реки.

— Курагинское, — сказал возница.

Кошевка въехала на прямую длинную улицу без деревца, без кустика. У дома старосты остановились.

Возница положил на землю чемодан и полотняный мешок с книгами, Виктор Константинович бережно вынул ружье. Взошли на резное крыльцо, постучали. Дверь открыл сам староста. Из-за его плеча выглядывал сотский, на груди которого поблескивала медная бляха. Курнатовский вручил старосте полицейское предписание. Тот молча передал его сотскому, который долго рассматривал документ, шевеля губами. Видно было, что в грамоте он не очень силен. Наконец последовала фраза:

— Все в порядке. — И, вернув предписание старосте, добавил: — Что ж, будем определять на жительство…

Курнатовского поселили вместе с Ковалевским — ссыльным социал-демократом из Жирардова.

— Это временно, пока к ним, — сказал староста, указывая на Ковалевского, — супруга не прибыли.

Ковалевский приветливо встретил нового товарища и тут же засыпал его вопросами о жизни в России и за рубежом. В Курагинском до приезда Курнатовского, кроме Ковалевского, не было ссыльных, и ему не с кем было поговорить. Тоска по семье, оставшейся в Польше, тоска по друзьям преждевременно старила этого далеко не старого еще человека. Они засиделись за самоваром до поздней ночи. У Ковалевского были свои герои, о которых он мог говорить без конца. Над его постелью висели две старые литографии: Гарибальди и генерала Юзефа Захарья Бема — одного из руководителей польского восстания 1830 года и участника революции 1848 года в Венгрии.

— У Бема, — волнуясь, словно он сам присутствовал там, рассказывал Ковалевский, — был маленький отряд конной артиллерии, в котором служили поляки-эмигранты. Бем имел всего пять пушек. Однако с такими силами и с помощью венской рабочей гвардии ему удалось три дня удерживать укрепления, против которых австрийский фельдмаршал Виндишгрец выставил сто орудий. Вот это революционер! — восклицал Ковалевский.

Курнатовский мог часами слушать его и, в свою очередь, рассказывать Ковалевскому о Марксе и Энгельсе, о борьбе русских рабочих.

Через несколько дней после приезда в Курагинское перед домом, где жил Виктор Константинович, с лошадей соскочили двое неизвестных. Один — человек среднего роста, худощавый, с небольшой темной бородкой и зачесанными назад гладкими волосами, лет двадцати восьми — тридцати. Другой — моложе, плечистый, голубоглазый, веселый русский парень.

— Шаповалов Александр Сидорович, — представился первый.

— Николай Панин, — сказал второй, протягивая Курнатовскому руку.

С Ковалевским они были уже знакомы. Гости и хозяева вошли в дом, и Шаповалов тотчас обратился к Курнатовскому с вопросом, который, по-видимому, очень его занимал.

— Вы познакомились с Ульяновым, видели его?

— Нет еще, — ответил Виктор Константинович. — Разрешение на поездку в Шушенское я еще не получил.

— Как же это можно? — с ноткой укора ответил Шаповалов. — Вы, марксист, и до сих пор не виделись с Владимиром Ильичем? А ведь совсем недавно Ульянов был в Тесинском. Это ведь недалеко. Нет, вы должны как можно скорее повидать его.

Виктор Константинович тотчас сел писать записку к Владимиру Ильичу — из Тесинского ее могли переслать в Шушенское. В записке он просил Ульянова известить его о месте встречи или, если Владимир Ильич не возражает, назначить время, когда Курнатовский может приехать в Шушенское.

Шаповалов и Панин пригласили Курчатовского в Тесинское.

— У нас там столица. Ссыльных — целая компания: Глеб Максимилианович Кржижановский и Василий Васильевич Старков со своими женами. Вскоре ждем приезда других политических…

Действительно, в Тесинское съезжались время от времени ссыльные марксисты из всех окрестных сел Минусинского округа. Приезжал туда и Владимир Ильич, беседовал с товарищами, ходил с ними на охоту, играл в шахматы. Он привозил своим друзьям-единомышленникам новые книги, брошюры и свои собственные работы, вышедшие в свет.

Вскоре и Курнатовский отправился в Тесинское. Дорога лежала вдоль русла быстрой и шумливой Тубы. Шуршание перекатываемой водой гальки служило хорошим ориентиром для путников даже в самые темные ночи, когда трудно было различить дорогу. Курнатовский проехал верст тридцать, почти не встречая жилья. Да, сибирские масштабы были особенные. Наконец показалась узенькая речонка Протока — приток Тубы. Около Протоки вдоль берега тянулись высокие заплоты, почти скрывавшие бревенчатые избы. Тесинское.

Вечер Курнатовский провел у Кржижановских и Старковых, куда он явился вместе со своими новыми знакомыми — Паниным и Шаповаловым. Атмосфера товарищества царила в этой маленькой колонии. И хотя годичное пребывание в тюрьме вновь обострило его болезнь и он стал опять хуже слышать, Виктор Константинович не сторонился здесь людей. Много говорили о делах, по которым попали в ссылку (большинство было осуждено по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»), обсуждали, содержание прочитанных книг. Говорили без умолку, спорили.

Потом как-то незаметно организовали импровизированный хор. Под аккомпанемент гитары, на которой прекрасно играл Старков, полились песни. Кржижановский был знатоком польских революционных песен и для некоторых из них написал русские тексты. В далеком сибирском селе Курнатовский впервые услышал «Варшавянку». Слова и торжественная строгая мелодия этого гимна свободы буквально потрясли его. После «Варшавянки» пели русские и украинские песни.

Кржижановский оказался интересным рассказчиком, и вечер прошел взволнованно, радостно. Были забыты и Сибирь, и глушь, и непогода, которая бесновалась за толстыми стенами бревенчатого дома.

В Тесинском Виктор Константинович заночевал у Шаповалова. Курчатовского удивило обилие книг, которые имел этот петербургский слесарь, научившийся в ссылке свободно читать и переводить с немецкого.

Шаповалов был действительно незаурядной фигурой. Когда они сблизились настолько, что стали поверять друг другу свои заветные мысли, Шаповалов рассказал Курнатовскому о себе.

Биография его была необычной. Проповедник слова божьего, фанатик, изнурявший себя постами и молитвами, человек, которого священники постоянно ставили в пример другим рабочим как образец христианской кротости и послушания, Шаповалов постепенно превратился в ярого врага религии.

В восьмидесятых годах, — рассказывал Шаповалов, — священники Слепян и Петров открыли в Петербурге на Боровой улице, около Новой бумагопрядильни, Общество трезвости. Говорить духовные пастыри умели хорошо, особенно Слепян. Действовали они ловко: в своих проповедях осторожно поругивали богатых; говорили, что все люди равны; описывали ад, которого не миновать всем взяточникам и стяжателям; упоминали о вреде пьянства… Я хочу, Виктор Константинович, чтобы вы поняли… Куда было деваться рабочему человеку? Каждый день ходить в казенку? А откуда доставать деньги? Закладывать целовальникам одежду и на вырученные от заклада деньги пить… А дальше что? После убийства Александра Второго за каждое неосторожное слово — ссылка, каторга. Социалисты к рабочим не заглядывали. Да и кому заглядывать — мало их осталось тогда на свободе. Вот и шел рабочий в церковь слушать поповские проповеди.